Колодец - страница 2

  "Неужто труп? - подумал он, смотря вниз. Там опять не было видно ничего. - Уже разложился и..."

  Он помотал головой, вновь вытирая пальцы о рубашку. Затем нерешительно взялся за пуговицы. Мысль о том, что ему придётся опуститься в эту воду, где плавает, возможно, распухшее, склизкое тело, заставила его поёжится. Мокрый рукав неприятно тяжелил и холодил руку, мелкие струйки затекали на живот.

  Самохин решительными, уверенными движениями достал из кармана телефон.

  "Позвоню в милицию, - решил он, чувствуя облегчение от того, что больше ему не надо представлять, как он опускается в бассейн. - Может, подшучивают, а может, и труп. Пусть приезжают и смотрят. А я не буду. Я и не должен".

  Внизу мягко, осторожно плеснуло.

  - Ну ты чего? - услышал Самохин тот же голос. - Купаться полезешь, или нет?

  На тёмной воде, окружённое густой паутиной чёрных, с зелёным отливом волос, белело женское лицо. Молодое, совсем бледное и неприятное. Если бы не сияющие влажной зеленью огромные смеющиеся глаза, он бы назвал это лицо некрасивым, но с ними оно обретало спокойную, уверенную красоту, какой могут похвастаться испорченные дети в богатых семьях.

  - Делать нечего, да? - Самохин убрал покорно потемневшую "трубку" в карман и покачал головой. - Здесь люди на весь посёлок воду берут, пьют, детям готовят. А ты здесь...

  - А я здеся купа-аюсь, - засмеялась она, и, всплеснув руками, отплыла к противоположной стене. У неё был сильный, очень явный и даже грубоватый деревенский акцент. - Я тута, значит, воду вам попорчу, ну? Это говоришь?

  Самохин уже не говорил. Он вдруг понял, что девушка-то голая, и уже далеко не ребёнок - над водою на миг мелькнули, забелели в отражениях сотнями бликов и вновь скрылись в темноте две вполне себе сформировавшиеся девичьих груди. Самохин сначала растерялся, и даже не отвёл взгляда, лишь после того, как они пропали, поняв, что ему сейчас показали, и тогда уже, рассерженный, отвернулся, всем видом показывая, что абсолютно не впечатлён и ни капли не заинтересован.

  "Подростки, - сказал он про себя с презрением и снисходительностью, за которой взрослые вечно прятали зависть. - Пороть бы надо их..."

  Он откинул некстати полезшие в голову образы, вызванные словом "пороть" и недавними белыми бликами на воде, и вновь посмотрел вниз. Девчонка грызла ноготь на большом пальце.

  - А я тебя думала вначале за черпалки твои цапнуть да к себе утащить. А теперь и сама рада, что пожалела тебя. - она сплюнула кусочек отмеревшей кожи в воду и вновь принялась грызть. - Ладонь у тебя больно мягкая да тёплая. Ладная ладонь, добрая, такой, наверное, хорошо девку за грудь держать. Да и топором махать тоже легко.

  Самохин вспомнил прикосновение и сглотнул. Мотнув головой, он грубо произнёс:

  - Вылезай давай. А то родителям твоим скажу, что ты голая здесь бултыхаешься...

  - Умерли у меня родители, - она на миг погрустнела. - Давно уже умерли. Я и лица их уж не помню, только помню, как отец мне пащелков раздавал, когда не слушалась, - она оттолкнулась от стены и подплыла ближе, - а я часто не слушалась, уж это правда. Там идёт кто-то, - сказала она, сверкнув глазами в сторону и улыбнулась. - Ты только не выдавай меня, Ваня, хорошо?

  - Какой я тебе Ваня? - растерянно пробормотал Самохин.

  - А я всех своих Ванями кличу, - она пожала бледными плечами с налипшими волосами, и Самохин вновь отвёл взгляд. Невдалеке, с ведром в одной руке и папиросиной в другой, шагал, выбивая сапогами пыль, Дядь Миша. - Только ты вот чего, - заговорила вновь девушка. - Не выдавай меня всё же. Пусть воды наберёт, да домой снесёт. А то защекочу, - улыбнулась она. И вдруг, перевернувшись, ушла под воду, показав худую спину, белые, с синевой бёдра - и дальше, и дальше, и дальше.

  Самохин весь сжался лицом, повернул от бассейна прочь и несколькими крупными, широкими шагами отошёл на безопасное расстояние, затем замер. Лицо его стало необычно сосредоточено, веки дрожали. Он кривил губы, будто хотел что-то сказать, или выругаться, но зубы его сжались намертво. Тогда он вдруг весь развернулся к бассейну и вперился в него взглядом, рассматривая, как впервые. Он успокоился теперь, лицо его приобрело торжественное, даже возвышенное выражение. Он знал, что не тронется с места, не заговорит, не позвонит никому и даже не закричит, пока не поймёт, для себя одного поймёт, что он увидел дальше. Он понимал всю невозможность увиденного, где-то даже оставалось в нём смешливое, ироничное ощущение ненастоящести, подделки, злой шутки, которую сыграла с ним девчонка с зелёными глазами, но там же внутри пряталось осознание необратимости. Той необратимости, которая появляется у психов и убийц, перешедших черту -теперь уже ничего не будет, как прежде, теперь уже каждое в его жизни будет отмечено этим событием, потому что он видел, он видел, что у неё там дальше.