Коми народные сказки - страница 14
А братья все еще в конюхах, от зависти не спят, не едят.
Старый царь говорит Марпиде:
— Давай обвенчаемся, красавица!
А царевна смеется:
— Как же обвенчаемся, ты-то старый, я молодая, и, кроме того, у меня подвенечного платья нет, меня к тебе молодец в старом сарафане привез.
— А какое ты желаешь подвенечное платье? — спрашивает царь.
Марпида в ответ:
— Мой наряд дома остался. Кто меня привез, тот пусть и наряд мой добудет.
Царь послал Ивана за подвенечным платьем. Иван запечалился и все рассказал коню. Конь голову повесил:
— Вот это, — говорит, — очень тяжелая служба, но и она не последняя, служба еще впереди. Да не знаю только, как мы ее исполним.
Мчится Иван снова за подвенечным платьем. Ехал, ехал, наконец прискакал в Марпидину страну и узнал, что подвенечное платье лежит в церкви под престолом, а там как раз служба идет.
Молвит конь:
— Я превращусь в золотого попа, народ удивится и повалит из церкви на меня глядеть. А ты возьми в то время наряд.
Конь золотым попом обернулся и стал ходить вокруг церкви.
Народ дивится: «Что за чудо». Вот и попы, дьяконы ушли из храма, и прихожане, а золотой поп все молится. Улучил Иван минуту, схватил царевнино платье, вскочил на коня и ускакал.
Тут все спохватились:
— Да это ведь тот молодец, что увез царскую дочь, а теперь подвенечное платье стащил. Да не догонишь его.
Вернулся Иван к царю, привез подвенечный наряд. Обрадовался царь.
— Теперь, — говорит, — обвенчаемся.
Но лукавая красавица Марпида все еще не соглашается:
— Ты старый, я молодая. Я хочу, чтобы и ты помолодел. У меня есть тридцатилетняя кобылица, она доит 30 ведер молока, если это молоко вскипятишь и окунешься туда, станешь таким молодым, как и я.
— Ну, что ж, — отвечает царь. — Кто тебя привез, тот и кобылицу приведет.
Царь опять зовет Ивана:
— Надо привести тридцатилетнюю кобылицу. Я кобылье молоко вскипячу, окунусь и стану молодым раскрасавцем.
Иван все рассказал коню. Тот заржал:
— Ой, эта служба последняя. Да не знаю, как и поймать эту кобылицу. Ну, езжай, попытай свое счастье.
Сел Иван на коня, поскакал на луг, где у реки кобылица паслась. Ехал, ехал, добрался лишь к вечеру. Солнце закатилось, а светло. Это грива кобылицы сияет. Увидела их кобылица, как бросится навстречу, человечьим голосом молвит коню:
— Милый мой сынок, о тебе я много слышала, тебя везде искала, ведь я родная мать тебе.
Вот обрадовался Иван! Кобылица сама за ними пошла.
Во дворце надоили тридцать ведер молока, вскипятили и в котел налили. А кобылица предупредила Ивана:
— Ты тоже выкупайся в молоке, только не сразу лезь в котел, позови сначала меня, будто проститься хочешь. А я трижды фыркну в молоко, оно остынет, тогда ты ныряй.
Вот принесли котел с кипящим молоком. Страшно стало царю. Велел окунуться сначала Ивану.
Иван просит царя:
— Приведи коня и кобылицу, хочу с ними попрощаться.
Привели и коня и кобылицу. Кобылица три раза фыркнула, Иван бросился в котел с молоком.
Вылез, люди глазам не верят, таким он стал пригожим. Только вылез — молоко в котле вновь сделалось горячим.
Царь скорей кинулся туда же.
Тут ему и конец.
Иван обвенчался с красавицей Марпидой и вместо царя стал страной править. Отца с матерью к себе вызвал, а коня и кобылицу нежил и холил.
ФЕДОТ-СТРЕЛЕЦ
Жил когда-то крестьянский сын Федот. Отец его звероловом был. Подрос Федот, стал ходить с отцом на охоту. Однажды отец подарил Федоту ружье. С той поры он стал по-настоящему охотиться. И ружье его не знало промаха.
Пришло время идти на службу в стрелецкое войско, и говорит Федот отцу:
— Батя, я это ружье возьму с собой.
Отец головой покачал:
— Эх, сынок, зачем же ты берешь ружье из дома, разве не найдется пищали для тебя на службе?
— А пусть, — говорит Федот, — мне свое дорого.
Стал Федот стрельцом, а со своим охотничьим ружьем не расстался. Ему говорят:
— Что же пришел со своим ружьем? Может, думал, что здесь нет пищали?
А Федот отвечает:
— Сызмала уж я привык к своему ружью и оставить его мне никак нельзя.
Служил Федот двадцать пять лет. Вот срок его кончился. И пошел Федот домой, а по дороге думает: «Служил я двадцать пять лет, самому уж больше сорока, отец и мать, наверно, померли, и дома нет».