Комик - страница 10
– Не старик, а волокита, льстец и повеса.
– Не верю, не верю обетам коварным, а буду умолять вас принять на себя роли, которые вы, конечно, превосходно сыграете, потому что отлично играете стариками. Я их сам для вас перепишу.
– Давайте, я все выучу и сыграю. Когда вы состареетесь?
– Я уж и теперь старик!
Матрена Матвевна покатилась со смеху.
– Ха, ха, ха… Он старик! Актер… поэт… он старик! Совсем все устроили?
– Почти совсем.
– Дарья Ивановна была?
– Да, – вчера была.
– Она играет?
– Должна.
– Она влюблена в вашего Мишеля.
– Она замужем.
– Что ж такое! Ах, каким постником притворяется, а сами что делаете?
– Я вдовый.
– Ну да, конечно, это оправдание. Отчего Фанечку не выдаете замуж?
– Женихов нет!
– Ну, что это вы говорите, – выдавайте!.. Право, грешно так девушку держать.
– Я, с своей стороны, согласен хоть сейчас; но никого в виду нет.
– А Рагузов! Она вам, право, связывает руки.
– Конечно, но он не сватается, да и чужды они как-то очень друг друга; может быть, теперь сблизятся. Он будет читать «Братья-разбойники», – пресмешной человек… О чем вы задумались?
– Так, что-то грустно… Что моя жизнь? Хожу, ем, сплю и больше ничего.
– От вас зависит…
Матрена Матвевна усмехнулась.
– Отчего ж от меня?
– Вы не любите стариков.
– Напротив, я только и люблю мужчин пожилых лет.
– Приезжайте-ка к нам обедать.
– Обедать?.. Хорошо.
Дилетаев начал прощаться. Хозяйка подала ему свою белую и полную ручку, которую тот поцеловал и, расшаркавшись, вышел молодцом. Отсюда он завернул к Никону Семенычу, которого застал в довольно странном костюме, а именно: в пунцовых шелковых шальварах, в полурасстегнутой сорочке и в какой-то греческой шапочке. На талии был обернут, несколько раз, яхонтового цвета широкий кушак, за которым был заткнут кинжал. При входе Аполлоса Михайлыча он что-то декламировал.
– Разбойник! Совершенный разбойник! – проговорил тот.
– Я всю ночь все обдумывал: надобно большое искусство, чтобы вышло что-нибудь эффектное, – говорил хозяин, протягивая руку.
– А костюм-то разве не эффектен? Да вы, мой милый, поразите всех одною наружностию.
– Мне хочется кое-что к поэме прибавить.
– Прибавляйте, пожалуй.
– Именно, прибавить в том месте, где говорится:
Я переделал так:
Это будет сильнее.
– Чудесно! Право, чудесно!.. Какого, батюшка, сейчас актера достал я, – чудо! Приезжайте обедать.
– Не знаю, поутру можно ли. Я думаю много переменить в пиесе.
– Ну, хоть вечером.
– Вечером буду.
Аполлос Михайлыч завернул также и к судье и здесь было получил неприятное известие: Осип Касьяны решительно отказывался играть, говоря, что он совершенно неспособен и даже в театре во всю свою жизнь только два раза был; но Дилетаев и слышать не хотел.
– Что вы там, почтеннейший Осип Касьяныч, ни говорите, как вы ни отказывайтесь, мы вам не поверим: вы будете играть и прекрасно сыграете, потому что вы человек умный, это знают все, и сегодняшний вечер пожалуйте ко мне.
У судьи вытянулось лицо.
– Хоть на сегодняшний вечер увольте меня, Аполлос Михайлыч, – проговорил он, – право, я даже все мои обязанности нарушаю с этим театром.
– Вы ваших обязанностей никогда не нарушали, – этого никто о вас не смеет и подумать, – решил Дилетаев и, снова попросив хозяина не расстраивать отказом общее дело, уехал.
– Провалился бы ты с своими вечерами! Совсем сблаговал, дурак этакой, – проговорил ему вслед судья.
Дома Аполлос Михайлыч имел еще неприятную сцену с племянником, который тоже отказывался играть и на которого он так рассердился, что назвал его безмозглым дураком и почти выгнал из кабинета.
По отъезде Дилетаева Рымовы несколько времени не говорили между собою ни слова. Комик сел и, схватив себя за голову обеими руками, задумался. Приглашение Аполлоса Михайлыча его очень взволновало; но еще более оно, кажется, встревожило Анну Сидоровну. Она первоначально начала утирать глаза, на которых уже показались слезы, и потом принялась потихоньку всхлипывать.