Комик - страница 15

– Да, теперь очередь за вами, – ответил хозяин, подмигнув судье и Юлию Карлычу, отчего последний потупился.

– Я много переделал и прибавил, – начал Никон Семеныч, садясь. – Могу? – спросил он.

– Сделайте милость, – сказал хозяин.

Рагузов начал:

– «Театр представляет равнину на волжском берегу. Рассыпана толпа разбойников в различных костюмах; близ одного, одетого наряднее других, сидит, опершись на его плечо, молодая женщина».

– Позвольте, mon cher, я вас перебью: это, стало быть, совершенно новое лицо? – возразил Аполлос Михайлыч.

– Новое, оно необходимо, – отвечал торопливо Рагузов и продолжал уже наизусть:

он остановился и сказал:

– Тут говорит его любовница, – и продолжал:

– Позвольте, Никон Семеныч, я вас опять перебью: кто же будет играть эту роль? Надобно прежде это решить.

– Я не знаю-с, это – ваше дело.

– Но как же все мое дело; не могу же я придумать все, что придет вам в голову?! Дарья Ивановна, это ваша роль.

Дарья Ивановна насмешливо покачала головой:

– Почему же вы думаете, что моя? Неужели же вы находите, что я похожа на любовницу разбойника? Мне это досадно!

Матрена Матвевна взглянула на Аполлоса Михайлыча многозначительно.

– Фанечка, эту роль ты должна играть, – отнесся он к племяннице.

Но та, несмотря на любовь к искусству, на этот раз что-то сконфузилась.

– Я не сыграю, mon oncle, – произнесла она.

– Неправда, та bonne amie[18], неправда!.. Матрена Матвевна, она ведь должна играть?

– Она, непременно она… она молоденькая, хорошенькая, а мы все старухи, – решила вдова.

– Я, mon oncle, не умею играть драматических ролей.

– Никон Семеныч тебя научит, и я тебе слова два – три скажу.

– Я у вас буду учиться, mon oncle, – отвечала девушка.

Рагузов начал читать и прервал этот разговор. Наконец он кончил.

– Стало быть, поэма ваша, Никон Семеныч, должна будет идти отдельно от дивертисмана?

– Непременно!

– В таком случае надобно назвать ее драматической фантазией, – произнес Аполлос Михайлыч.

– Пожалуй, – отвечал трагик и встал.

– Ну-с, – отнесся Дилетаев к Дарье Ивановне, – теперь ваша очередь; во-первых – пропеть, а во-вторых – сыграть качучу для Фани на фортепьянах.

– У меня горло болит, Аполлос Михайлыч, – возразила она.

– Все равно-с, болит ли оно у вас, или нет, – мы этого не знаем, но просим, чтобы вы нам пропели.

– Спойте, Дарья Ивановна, дайте отдохнуть душе, – шепнул ей на ухо Мишель.

Дарья Ивановна встала и села за фортепьяно; голос ее был чрезвычайно звучен и довольно мягок: он поразил всех; один только Рымов, кажется, остался недоволен полученным впечатлением.

– Каково соловей-то наш заливается? – отнесся к нему Юлий Карлыч.

– Она не понимает, что поет, – отвечал тот и отошел.

Никон Семеныч прослушал весь романс с необыкновенным восторгом.

– Madame, je vous supplie, faites moi l'honneur d'accepter un role dans ma piece. Vous avez tant de sentiments… J'arrangerai un petit air tout expres pour votre voix…[19] – отнесся он, от полноты чувств, к Дарье Ивановне на французском языке.

– Je n'ai jamais parle et chante sur la scene[20], – отвечала та небрежно и отвернулась от трагика.

– Прелесть! Чудо! – говорил Аполлос Михайлыч, качая головою.

– Попросите, пожалуйста, чтобы Дарья Ивановна играла в моей пиесе; я напишу для них романс. Это будет очень эффектно, – обратился к хозяину трагик.

– Вряд ли станет она играть! Дай бог, чтобы что-нибудь пропела, – отвечал Дилетаев. – Мишель! Поди сюда! – кликнул он племянника. – Будет ли у нас Дарья Ивановна играть?

– Я почему знаю, спросите ее.

– Попроси ее, мой друг, участвовать.

– Что ж мне ее просить… Я ничего у вас не понимаю, – проговорил Мишель и, отошед от дяди, опять заговорил с Дарьей Ивановной.

– Фанечка! – начал хозяин. – Что же твоя качуча?

– Сейчас начну, mon oncle, – ответила девушка и убежала в свою комнату за кастаньетами.

Дарья Ивановна, по просьбе Аполлоса Михайлыча, заиграла качучу; Фани начала танцевать. Нельзя сказать, чтобы все па ее были вполне отчетливы и грациозны; но зато во всех пассивных скачках, которыми исполнен этот танец, она была чрезвычайно энергична. Аполлос Михайлыч, Никон Семеныч, Матрена Матвевна и Юлий Карлыч хлопали ей беспрестанно; оставались равнодушными зрителями только комик, который сидел в углу и, казалось, ничего не видал, и судья, которому, должно быть, тоже не понравился испанский танец.