Композитный призрак замка Мальборк - страница 4

Отодвигая с дороги кнехтов и слуг, Грета пробралась к голове очереди. У гранитных перил гарцевал мощный конь, на нём восседал рыцарь в яркой одежде.

– Вы не смет держать меня здесь! – возмущался он, размахивая плёткой. – Я знаменит Гильом дʼАвен из Фландрии, так и передат ваш Магистр!

Двое стражей в сюрко с крестами сжимали секиры. Третий, на шлеме которого рычала фигурка льва, раздельно повторял:

– Никого не пускаем. В мост попало ядро. Пока каменщики не закончат, прохода нет.

Кашлянув, Грета приветственно подняла руку:

– Что случилось, брат Кнауф?

Шлем со львом повернулся к ней:

– О, Генрих. Уже на свободе. И сколько палок тебе влепили?

– Пятьсот, – поморщилась Грета, поведя плечом. Рубцы снова заныли.

– Дёшево отделался, за две недели-то. Тебе в Высокий замок? Проходи.

Грета отсалютовала стражникам и ступила на мост. Вокруг суетился десяток каменщиков, люди по цепочке передавали кирпичи.

– Безобраз! Безобраз! – нёсся вслед возмущённый рёв. – Меня задержат, его – нет?!

– Это наш Мастер по доспеху, – терпеливо объяснял брат Кнауф. – Если идёт, значит, надо.

– А мне не над? Не над?..

По крайней мере, если кто-то и следил за Гретой, он останется перед мостом.

Вот он, Высокий Замок! Сюда женщин вообще не пускают, кроме монахинь из госпиталя. Хотя говорят, что во времена магистра фон Ротенштайна возле рефектария был бордель. Говорят, стараясь не разжимать зубов, а то ведь у комтура колесо пустым не застоится.

Слева над воротами висела медная табличка, она отмечала уровень воды весной позапрошлого года. Тогда река поднялась настолько, что затопила крыши, и по печным трубам в залы лились ручьи. Все замковые запасы погибли, до нового урожая было далеко, и над Мариенбургом навис голод.

А когда вода спала, появились лягушки: моря, океаны лягушек. Открываешь дверь – и невозможно пройти по двору, под ногами всё шевелится и квакает. Они были на крышах, на лавках в часовне, в постели Великого Магистра. Просто казнь египетская. Да ещё и есть нечего – коровы, овцы, свиньи пали.

Один брат Поль из Прованса не унывал:

– О, моншер, изисканний деликатес! – завопил он на всю трапезную, выудив из своей ячменной похлёбки лягающуюся жабу. – Смотрите, какие мьясистие ляпьки.

Поль принялся готовить лягушек. Он их вялил, коптил, мариновал. Братья, кривясь, попробовали…

И присоединились к французу, захрустели поджаренными лапками. Скоро в замке не осталось ни одного головастика. Многие так полюбили деликатес, что начали заказывать жаб из Литвы и Мазовии, но вкус у них был уже не тот.

Во дворе чернел колодец с бронзовым пеликаном на крыше. Два охраняющих его брата помахали Грете, она лишь мотнула головой – некогда сейчас разговаривать.

По преданию, пеликан настолько полюбил своих детей, что задушил их в объятиях. Потом расклевал себе грудь и кровью оживил птенцов. Про колодец Грета могла рассказать десятки легенд, за четыре года она наслушалась достаточно, в том числе и такого, от чего уши ещё долго полыхали.

Возле Главной башни маячила оплывшая фигура в коричневой рясе, сверкала лысая макушка.

Только не отец Антонио! Сейчас же пристанет с «ободряющим словом», и два часа от него не отцепишься. Дело же к вечеру.

Грета спряталась за столб галереи, рассчитывая, что священник уйдёт. Но он топтался на месте. Воровато глянув по сторонам, достал из-под хламиды фляжку и хлебнул. Во фляжке плескалось пальмовое вино (1).

Возле соседнего столба почудилось движение. Грета метнулась туда – и никого не застала. Она погладила восьмиугольное навершие меча. Стальные грани выверенные, правильные, мастер так гладко скруглил углы… Стоп. Что за лишняя тень у той опоры?

Грета пригнулась, прыгнула – и столкнулась нос к носу с отцом Антонио.

– Ох, Генрих! – отпрянул тот. Потом придвинулся ближе: – Тебя-то я и жду. У меня грустное известие. Пришло письмо из Нюрнберга, сам понимаешь, отдать его я не могу без комтура…

Дряблые щёки, всегда виноватый взгляд. Грета с ужасом вспомнила о полученном приказе. А если действительно придётся убить священника? Святая Дева, не допусти такого! Бернар Клервосский говорил: «Никакое дело, совершенное во имя Ордена, не является грехом». Но всё же…