Кому нужна ревизия истории? - страница 10

стр.

[36]. Сегодняшнее представление о «гуманных» формах глобализации проецируется на прежние империи, которые преподносятся как толерантные, мультиэтничные образования. Продвижению этой концепции служит и тезис, будто кризис и распад мультиэтничной Османской империи начались не ранее, чем в результате Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. и последовавшего Берлинского конгресса: «Договор (1878 г. – М. Б.), утвердив новый принцип унитарного национального государства, посеял семя будущих конфликтов – от Балканских войн 1912–1913 гг. и Первой мировой войны до современных гражданских войн и этнических чисток на территории бывшей Югославии. Тяжесть понесенного Турцией поражения… и территориальных потерь оказалась фатальной для проекта мусульманских либеральных реформ и модернизации, начатой Османской империей в середине XIX века». Вина за столь прискорбный ход событий, разумеется, лежит на преисполненных национализма малых балканских государствах, а также на их восточном покровителе. Под этими инсинуациями стоят подписи профессоров Юты, Индианы, Стэнфорда[37]. Следует, впрочем, отметить, что подобные и даже более оголтелые заявления не остаются без ответа и возражений, о чем свидетельствуют сборники, опубликованные за последние два года[38].

В том же ключе авторы многих работ, опубликованных в связи с годовщиной начала Первой мировой войны, отзываются и об Австро-Венгрии. Будучи «фактором стабильности», «цивилизационного развития и процветания», она не могла в конце концов не ответить на провокационное воздействие сербского национализма – «фактора дестабилизирующего». От авторов, сознательно формирующих «идеальный образ» Монархии, не стоит ожидать объективного компаративного анализа. На одной стороне – Сербия, которая после Балканских войн оказалась в ситуации «этнически сложной реальности» и которая повинна в преступлениях на обретенных территориях, воспринимаемых ею как к колонии. А на другой – Австро-Венгрия, представляющая собой «правовое государство», «ошеломляющее своей справедливостью», придерживающееся в своей политике принципа «постепенности и настойчивости», преисполненное «духа взаимного уважения и толерантности в отношениях между различными этническими и религиозными общинами». Государство с «совершенной администрацией», с верховенством «закона и порядка», с разветвленной транспортной сетью, связывающей воедино всю страну, с «государственным образованием», «социальной и гигиенической защитой» и т. д. При описании этого «рая на земле» абсолютно исключено употребление терминов «колониальная политика» или тем более «империализм». Если верить вышесказанному, у сербов в Боснии и Герцеговине не было ни единого рационального повода к недовольству. Восхваление достигает апофеоза в утверждении, что «к 1914 г. Босния и Герцеговина достигли уровня, сопоставимого с остальными областями Двойной монархии». Соответственно, быть противником всего вышеперечисленного мог только «иррациональный национализм»[39]. В своем недавнем интервью австрийский историк Манфред Раухенштайнер (Manfried Rauchensteiner) заявил: «По своей природе Австро-Венгрия (а Югославия? – М. Б.) была помехой для любого националистического государства. Между прочим, словенцы и хорваты воспринимали Австро-Венгрию не так, как сербы. Даже в Боснии и Герцеговине принимали Австро-Венгрию. Многие, кто смотрит в прошлое из 2014 г., говорят, что австро-венгерские многонациональные государственные рамки (а югославские? – М. Б.) оставались жизнеспособными»[40]. С вышеприведенными оценками диссонирует игнорируемая многими классическая работа историка Робина Оки, который рассматривал австро-венгерский режим в более достоверном контексте, а именно империализма того времени[41].

У непосвященного читателя под влиянием подобной апологетики может сложиться впечатление, будто у Австро-Венгрии не было реальных внутренних проблем, а лишь одна внешняя – сербский «заговорщицкий» проект. Таким образом, в Монархии не было антисемитизма, прозелитизма, денационализации (интенсивной мадьяризации и онемечивания), не было конфликта двух половин империи, поставившего ее на грань распада и даже войны, отсутствовали хорватско-венгерские, чешско-немецкие, венгерско-румынские, венгерско-словацкие, итальянско-австрийские противоречия, не осуществлялось сопротивление введению военной обязанности на оккупированных территориях. В конце рассматриваемого периода 87 % населения Боснии и Герцеговины не оставались неграмотными, не было сохранившихся с османской эпохи архаичных феодальных отношений и вызванных ими мятежей и восстаний (1910), из-за которых пятикратно увеличилось количество полицейских участков, а также произошло расширение сети и рост численности военных гарнизонов. Не существовало бедных, грязных и отсталых районов, в которых гарнизонным офицерам, по словам историка Иштвана Деака, не оставалось ничего другого, как «пить не просыхая»