Кому отдаст голос сеньор Кайо? Святые безгрешные - страница 13
Отворилась входная дверь, и появились Хулия и Мигель. Хулия, коротко стриженная, в сальвадорском пестром пончо, сказала «Как дела?» сразу всем, а Мигель на негнущихся, как у заводной куклы, ногах прошагал к столу Дани — так счетовод направляется к начальнику с отчетом.
— Ну как там с Алхерой? — спросил Дани.
— И Алхеру, и Тубильос, и Касарес… старик! Мы объехали все пять селений.
Доносившаяся откуда-то музыка зазвучала громче. Дани попросил Кармело:
— Елки-моталки, пусть сделают потише, скажи им. Чем они там думают, чтоб им было пусто?
Кармело вышел. Дани облокотился на край стола.
— И что? — спросил.
— А ничего, два с половиной человека на всю округу. И все алькальды настроены против. Сдается мне, «Народный союз» хорошо с ними поработал.
Музыка стихла, стала почти неслышной. Кармело вернулся через маленькую дверь. Дани изо всех сил старался поддержать моральный дух:
— Но Алхера — крупный сельскохозяйственный центр.
— Ха! Крупный! Пятьсот двадцать человек населения — всего-то.
— Прокрутили все, как положено?
— Как могли, старались их подковать, но не так это просто, старик. На равнине крестьянин подозрителен, как сто чертей. Мелкий землевладелец-консерватор.
Правая бровь Дани прыгала часто-часто. Он сказал:
— Это не ново, дорогой. Твоя задача — пробудить их сознание. Отнимать у них ничего не будут.
— Я так и сказал. Говорил им о необходимости новой аграрной политики, о рациональной обработке земли, уйму всякого наговорил…
— И никакого впечатления?
— Никакого, старик, стоят в отключке, точно статуи. Сами расписаться не умеют, а когда их пытаются чему-нибудь научить, им это — нож в сердце.
Дани тряхнул головой.
— А именно это от тебя и требуется, — сказал он.
— Что — это?
— Это самое. Научить их расписываться за себя. Чтобы они снова стали чуть-чуть поактивнее. Одним словом — учиться и учиться.
Зазвонил черный телефон, и Дани снял трубку.
— Да, — сказал он.
Мигель перешептывался с Кармело. Хулия с рассеянным видом взяла брошюрку, которую Виктор оставил на столе, и, улыбнувшись, спросила Виктора: «Артуро хоть раз играл в футбол?» Дани рубанул рукой по воздуху, чтобы они замолчали.
— Опять? — спросил он в трубку. — И так со всеми вдрызг разругался. Пако!.. Ну, конечно… Я не говорю, что вы виноваты, но Мадрид не хочет никакого принуждения. Ну да… да… Значит, не лезьте на рожон, а собирайте плакаты и с музыкой валите куда-нибудь еще… Ни в коем случае… А в самом крайнем — ведите себя так, будто вы от Руиса Хименеса[9], рот на замок и подставляйте другую щеку… Давай!.. Пока!
Он повесил трубку. Моргнул несколько раз, прежде чем заговорить.
— Каждую ночь одна и та же история, — сказал он. — Этот Пако — фрукт. Заклеивают его плакаты! Какая новость. А мы заклеиваем их плакаты. Всем известно — война лозунгов.
Хулия воспользовалась паузой и, показав на брошюрку, которую разглядывала, спросила снова:
— Артуро хоть раз играл в футбол?
Все засмеялись. Дани сразу стал серьезным.
— Оставим сенатора в покое, — сказал он.
Из-за маленькой двери хриплый голос спросил:
— Можно?
Не ожидая ответа, вошел курьер Примо с чашкой кофе для Дани. Примо, весь скособоченный, с невыразительным лицом, через каждые два шага на третий останавливался — словно ему сводило коротенькие ножки. Он поставил кофе на стол. Дани взял чашку левой рукой и отхлебнул. Посмаковал. Сказал:
— Тому, кто придумал кофе, надо поставить памятник.
Увидев, что Примо уходит, оторвался от чашки и крикнул ему вслед:
— Примо, спроси, пожалуйста, у Айюсо, как дела с письмом, оно нужно сегодня.
Выпил кофе — до гущи, прикрыл глаза, нажимая, провел пальцами по векам, открыл глаза и посмотрел на Мигеля.
— Если не трудно, — сказал он, — подождите там. Завтра опять в дорогу.
— Опять?
— Опять, елки-моталки. Что я могу поделать? Нет людей, нет времени. Всю машину должны вертеть два с половиной человека. Будет за нас народ голосовать или не будет — это еще посмотрим, но сопротивляются они упорно.
— Ладно, елки, не психуй так.
Он обнял Хулию за плечи, и они вышли.
Дани решительно повернулся к Виктору.
— И вам тоже надо намыливаться завтра, — сказал он. — Не отвертеться…