Конармия - страница 40

— Видали, батюшка, — сказал за всех старший урядник Иона Фролов.

— Ну а если видали, то хорошенько запомните. Еще так говорится:

Вот так, — монах поднял руку и проткнул сухим пальцем воздух.

— Разрешите сесть, батюшка? — спросил Иона Фролов.

— Пожалуй, садись.

Монах искоса оглядел молодых казаков и продолжал:

— Пойдем дальше. Второй по чину будет Корнелий-сотник. Запомните. Офицерского звания святой. Командир взвода или даже сотни, пожалуй. Понятно?

— Понятно, батюшка, — сказал Иона Фролов. В задних рядах кто-то сдержанно фыркнул.

— Что за смех? — Отец Терентий нахмурился. — Смотри, парень, как бы плакать не пришлось! Или под шашку захотел? Я вас, кугу зеленую, уму-разуму учу, и чтоб у меня без смешков. А ты, урядник, чего смотришь? — напустился он на Фролова. — Зубы на службе проел, а порядка настоящего у тебя нет во взводе. Ужо сотенному командиру скажу, он те всыплет!

— Виноват, батюшка.

— Виноватых бьют… Ну ладно, слушайте. Дальше по чину идет Симеон Воевода. Не слыхали такого? Запомните. Большой чин. Командир полка или даже дивизии… Ну а кто самый набольший? Не знаете. Архистратиг Михаил. Это уже командующий армией и фронтом. Стратег, одним словом.

Монах, кряхтя, встал, поправил большой наперсный крест, висевший поверх офицерского френча, и поднял с земли винтовку, с которой расставался только во время службы при походном алтаре.

— Занятия кончены, — объявил он. — И чтоб к следующему разу все знали, а не то всему взводу шашки сушить. Вот. А ну, Фомушкин, покажи свою шашку.

Фомушкин, молодой безусый парень, нахмурясь, вынул клинок.

Монах взял клинок и попробовал его на палец.

— Это что же такое? Как же ты будешь антихристу голову рубить? А? Сейчас поди наточи! А ты, урядник, проверь. А не то сотенному скажу. Ну идите.

Теперь, когда отец Терентий поднялся с земли, Стала отчетливо видна вся его неказистая фигура. Маленький, в казачьей фуражке, в плисовых без лампасов штанах, заправленных в непомерно большие солдатские сапоги, он скорее был похож на огородное пугало, чем на полкового священника. И, несмотря на это, все его очень боялись, а в особенности господа офицеры. За нечаянно оброненное в его присутствии «крамольное» слово монах тащил офицера к командиру полка. Чернопоповец из разорившихся купцов, ушедший еще в молодости в монастырь замаливать какое-то преступление, монах был фанатичен в своей ненависти к большевикам до предела. С разрешения командира полка он подобрал себе человек двадцать казаков из наиболее озлобленных и вершил с ними страшные дела, участвуя в карательных экспедициях и разведках. В начале гражданской войны он служил в белом партизанском отряде есаула Чернецова, ходил с ним в рейд под Дебальцево, где сбрасывал со второго этажа на мостовую захваченных большевиков. Много таких дел лежало на его черной душе.

Он посмотрел, хорошо ли взвод взял ногу, и недовольно поморщился: «Как есть куга зеленая!»

— Вам бы, батюшка, впору сотней командовать, — заискивающе заговорил есаул Комов, во время беседы стоявший за стогом сена, где, помирая со смеху, слушал разговор о распределении святых по чинам.

— А что же, господин есаул, можно и сотней, — не смутясь, сказал черноризец. — У меня, господин есаул, есть к вам сообщение. — Он оглянулся и, понизив голос, сказал: — В вашей сотне, как и в полку, ведутся нехорошие разговоры.

На лице есаула появилось недоверчивое выражение.

— Что вы говорите?! — сказал он тревожно. Отец Терентий сокрушенно покачал головой.

— Да, да, и к нам зараза попала. Одним словом, крамола. В вашей сотне есть на примете три таких человечка.

— Кто такие?

— А вот у меня списочек, — монах слазил в карман, достал вчетверо сложенную бумажку, развернул ее и подал командиру сотни.

У есаула брови полезли на лоб.

— Фомушкин? Вот бы никогда не подумал. Такой тихий.

— То-то и оно! Подобные типы всегда тихони при начальстве. Воды не замутят.

— Что же они говорили? — спросил есаул. Монах строго посмотрел на него.

— Самые крамольные речи. Нельзя, мол, против своего народа воевать. Надо всем полком перейти к красным и тому подобное непотребное.