Конец Дракона - страница 11

Наконец до сознания Генки дошел весь ужас случившегося. Произошло самое страшное, что пришлось ему испытать за все шесть месяцев войны, Генка знал, что делать, когда враги бросают на город «зажигалки», знал, как оказать первую помощь раненому; он не пугался мертвых и не терялся при самых жестоких артиллерийских обстрелах. Но сейчас он чувствовал себя беззащитным, несчастным, беспомощным.

Ребята вокруг сосредоточенно ели. Генка взглянул на свою тарелку и при виде котлеты, политой янтарным жиром, на какую-то минуту забыл обо всем, что произошло. С новой яростью им овладело одно только чувство - голод!

Он подцепил на кончик чайной ложки комочек ячневой каши, сразу же проглотил его и потянулся за новой порцией.

«Какой я дурак, какой я дурак, - думал с отчаянием Генка. - Я мог есть ее каждый день, сколько хочу, хоть котел! Всякую кашу! Пшенную! Рисовую! Гречневую! Гороховую! Овсянку! Мучку! Ячневую! Мог есть с маслом, с молоком, с сахаром, с вареньем, с медом! А я не ел!.. Не ел! И котлет не любил!»

Он дотронулся ложкой до котлеты и вдруг вспомнил отекшее лицо Тимки, его серые губы, его запавшие глаза…

Генкин сосед, покончив с едой, заложил за щеку ириску и смачно прихлебывал чай. Он заметил нетронутую котлету на Генкиной тарелке и сказал со злобой:

- Сытый!.. Зачем пришел?

Но Генка не слышал его слов. Совсем другие слова слышались ему сейчас. «Принесешь, да? Тогда я не умру… Не умру…»

В комнате вновь появилась краснощекая официантка.

- Кончай, ребята! - бойко прокричала она. - Сейчас другие придут! Все хотят есть! Точно!

Не отрывая глаз от котлеты, Генка расстегнул сумку и вытащил оттуда кофейную банку.

Он возвращался домой. По-прежнему горел дом, по-прежнему никто не тушил его. Впрочем, Генка сейчас ничего не замечал, он все время думал о несъеденной котлете и ячневой каше. Поймав себя на этих мыслях, он рассердился: «Опять я об еде! Нельзя о ней думать! Надо о другом». Вот идет штыковой бой. И он, Генка, врывается в немецкий блиндаж. На него бросаются два эсэсовца. Генка срезает их очередью из автомата. И тут он замечает третьего фашиста. Фашист стреляет! Мимо!

«Хенде хох!» - кричит Генка и наставляет на фашиста автомат. Гитлеровец поднимает вверх руки, и Генка благополучно приводит немца в штаб…

Когда Генка думал о подвигах, он переставал думать о еде. Но на этот раз ничего не получилось. Голод не оставлял его, а идти становилось труднее с каждым шагом. «Вдруг я не дойду до дому? - ужаснулся он.- Меня подберут и отвезут в госпиталь. А Тимка ничего не узнает. И подумает, что я съел его котлету…»

У самого дома Генка увидел дворника.

- Тетя Дуня, помогите мне подняться, - сказал он, чувствуя, как кружится голова.

- Айда, герой, под ручку! - произнесла без улыбки тетя Дуня.

Она проводила его до четвертого этажа и, ничего не сказав, тяжело ступая, медленно начала спускаться вниз.

Дверь в Тимкину квартиру оказалась открытой. Пробираясь по темному коридору, Генка с тоской подумал:

«Никогда мне не совершить подвига… никогда…»

Как я бежал из плена - история длинная. При случае я расскажу ее. А сейчас расскажу только о том, как свела меня судьба с дядей Иваном и что случилось с нами в октябре сорок первого года. Столько лет прошло с тех пор, но многое живет в моей памяти так ясно, точно остановилось время и снова я школьник, а не учитель рисования.

Было мне тринадцать лет, когда в деревню нашу, под Лугой, с воем и грохотом ворвались немецкие мотоциклисты. В рогатых стальных касках, в огромных очках-консервах, они носились по деревне точно бешеные, поливая огнем пулеметов притихшие дома, пустынные улицы и ошалевших от грохота деревенских собак.

Они умчались, сгинули в дорожной пыли, оставив нам свою «власть» - двух предателей - полицаев.

Я жил в просторной избе вдвоем с дедом, потому что отец мой воевал на флоте, а мать умерла перед войной. Двадцать пятого августа - я это число запомнил - объявили нам полицаи, что Гитлер взял Ленинград. А через день на дверях бывшего клуба появилась карикатура, нарисованная красным карандашом: на адмиралтейском шпиле, проткнутый насквозь, торчал Гитлер с перекошенной рожей. Под рисунком была надпись печатными буквами: «Фюрер в Ленинграде! Хайль!»