Конец эпохи. Из воспоминаний и дневников - страница 16

Многое из жизни в этой далекой глубинке запечатлелось в моей памяти как по личным впечатлениям, так и по рассказам отца. Война обошла Плесецк далеко стороной, но положение в нем тогда было такое, что казалось — она только окончилась. Часто не было света. Снабжение из рук вон плохое. В магазинах пусто, люди спасались огородами и заготовками даров леса, хлеб был с перебоями, мясо, колбаса — редкостью, конфеты, даже самые простые, — настоящим праздником. Даже у нас был свой огород, где мои родители своими руками сажали картошку и выращивали овощи.

Вокруг размещались лагеря, которые к тому времени стали пустеть, через город проходило много зэков, часть из которых оставалась здесь. То тут, то там в лесу возникали пожары, люди пропадали неизвестно куда, время от времени находили трупы. Помню, как в самом начале зэки решили «поучить» моего отца и пальнули из самопала по окнам. Отец выскочил с ружьем на крыльцо и выстрелил в воздух...

Завод был в ужасном состоянии — изношенное оборудование, нехватка материалов и энергии, беспорядок, нежелание работать некоторой части рабочих, бывших зэков.

Довольно часто отец брал меня на охоту и лесные заготовки. Старенький «козел», много раз ломаясь, углублялся в чащобу, на ночлег останавливались в одной из дальних деревень, часто у одного и того же худого и седого старика по имени Антон. Как уже позднее рассказывал мой отец, Антон — бывший заключенный, из крестьян этих мест, но «выбился в люди», окончил университет, в 20-е годы за сомнения был вычищен из партии, в 30-е — получил срок, а после освобождения вернулся в родные места крестьянствовать. Я засыпал, а они еще долго сидели и спорили о чем-то очень важном. «Не с той стороны мы начали строить социализм, — передавал мне позднее слова Антона отец, — надо у мужика учиться социализму». «Знаешь, какие у нас на Севере мужики были — каждый из них, если к нему с подходом, готовая социалистическая ячейка».

Однако в социализм мой отец не верил и с жалостью относился ко всем, кто хотел увлечь его в «социалистическую веру». Мой отец был русским патриотом. Он принадлежал к поколению победителей, внес свой вклад в победу и до конца жизни жил этой победой. Его друзья и сверстники, вернувшиеся с войны, долгое время носили военную форму, постоянно в разговорах возвращались к военным событиям. Это чувство победителей, гордость за победу во имя Родины отец передал и мне.

Отец много рассказывал о войне, связывая ее с другими историческими победами России. Он читал мне «Полтаву» Пушкина, «Бородино» Лермонтова, «Тараса Бульбу» Гоголя.

От него я впервые узнал об Александре Невском, Дмитрии Донском и Куликовской битве, монахах Пересвете и Ослябе, Иване Грозном, героях Отечественной войны 1812 года, Петре I. Он любил читать исторические романы, которые потом популярно пересказывал мне.

В Плесецке отец значительно расширил нашу семейную библиотеку. За четыре года пребывания в этом городе он купил не только сочинения всех основных русских классиков, но и самые значительные произведения мировой литературы. Картонные коробки с книгами из Екатеринбурга при отъезде из Плесецка и три больших фанерных ящика — это было все наше богатство.

Отец много ездил по району и как депутат местного совета, и просто на охоту. Часто он брал и меня. В восемь лет научил меня стрелять из ружья. В некоторых местах сохранялись красивейшие деревянные храмы. Они казались мне прекрасными, особенно по сравнению с убогой барачной архитектурой Плесецка. В деревнях еще стояли двухэтажные, отделанные тонкой резьбой избы — деревянные дворцы; в сочетании с эпическим размахом лесов и частых рек и озер они составили неизгладимое и самое яркое впечатление моего детства. Это был сказочный град Китеж, мир куда-то ушедших хороших людей, а мы почему-то существовали в параллельном мире с озлобленными мужиками и бабами, пьянством, драками, истошными воплями по ночам.

Конечно, разлад этот вносили чужаки, бывшие заключенные и ссыльные из закрытых окрестных лагерей. Они жили так, как будто все лучшее осталось позади, а впереди только бесшабашная хулиганка. В то время в Плесецком районе сохранялся один лагерь — так называемый Мехреньлаг на Пуксоозере с более чем 12 тыс. заключенных, занимавшихся лесозаготовками. Кормили их плохо. Выглядели они ужасно и у многих вызывали страх.