Конец Кикапу. Агатовый Ага - страница 16

стр.

Да, кстати, мне на днях звонили из Энциклопедии Писателей и Поэтов (Литературная Энциклопедия) и спрашивали о Вас!!! Наверное, не одну меня. Я подняла подругу до небес дифирамбами, – словом, Вы там тоже будете фигурировать. Они как раз дошли до буквы «П». Бедный друг наш, милый, умнейший Тихон Васильевич тоже будет вписан. Боже мой, как щемит сердце, как вспомню его в больнице… Он не хотел больше жить без Бронки. И скоро умер. Вот его стихотворение о Хлебникове, которое я очень люблю: они ведь были близкими друзьями.

Песнь о Велемире.
Был человек в черном сюртуке
В сером пиджаке – и вовсе без рубашки.
Был человек, а у него в руке
Пели зензивиры, тарарахали букашки.
Был человек, Пред. земного шара.
Жил человек на правах пожара.
Строил дворцы из досок судьбы.
Косу Сатурна наостро отбил.
Умывался пальцем и каплей воды.
Одевался в камни немалой воды.
Лил биллионы распевов, распесен.
А помер в бане и помер нетесно.
  Писал
Не чернилом, а золотописьмом,
  Тесал
Не камни, а корни слов,
  Любил
Вер, Марий, Кать.
  Юго-плыл,
Наверное, не ариец – азиец
  знать.
Был человек в мире Велемир.
В схиме предземшар с правом всепожара.
И над ним смеялись Осип Эмилич
Николай Степаныч и прочая шмара.
И только Мария и море сине
Любили его как жнея и пустыня.

(Мария Синякова – художница, сестра Оксаны. Я с ней знакома Она до сих пор удивительно красива).

Конечно, Вы знаете стихи: о камне в кольце ее. Если нет, то я напишу Вам их – дивные стихи. Михаил Фаб. Гнесин (тоже милый друг наш общий) положил их на музыку. А вот Тихон мне:

Будто КАК МАДРИГАЛ
Привет Карениной Татьяне,
Сестре той Анны, лучше той,
Гуляющей в лесу, сидящей на диване,
Плывущей по морям и по реке простой,
  Идет ей Псков старинным платьем,
  Идет метро и самовар.
  Пошли бы, впрочем, Орлеанской латы,
  Камин – и в нем сияющие дрова.
Пойдет и хохот злых русалок.
Идут жонглеры, фейерверк вещей,
Пойдет и желтый полушалок,
И виноград, и горка овощей.
Идет ей жизнь. И чем теснее,
Тем ярче, лучше и честнее!
Москва 1938 г.

Он прозвал меня Карениной и уверял всех, что я – это Анна Каренина.

Татьяне Ивановне Карениной
Канал открылся водяной
В огнях московских, щедрых и богатых!
И ты, как черный водяной,
Стояла здесь на суше чернотой
Сияя, будто вся в мехах ты,
Сияя, будто вся в слезах ты,
От радости прекрасной, плотяной!
Канал и я черны водой.
  Алмазны мы, сияя ночью.
  Любовью, жизнью и бедой!
  И если б захотела ты – тобой
  Сияли утренне и звездно наши очи!

Сокращаю.

Я любила наряжаться в старинные расские шушпаны и обвешиваться серебром старым – оно мне шло. У моих друзей есть сборник стихов Тихона «Весна после смерти» – но это много слабее последующих его стихотворений. Если хотите, я Вам оттуда перепишу. Тихона очень любила Марина Ивановна Цветаева – и как поэта, и как человека… Есть ли у Вас какие его стихи, то Вы мне их напишите. Дошло ли до Вас то мое письмо, где я прошу Вас прислать мне «La dame a la licosne» – хоть каталог из музея Cluny! От Вас за это время получила 4 книж. художников. Что за чудо Босх! Спасибо огромное. Такая радость.


[Приписано на полях с левой стороны на первой странице письма]:

«Очень жаль мне, что не повидала Нат. Вл. Кодрянскую. Передайте ей привет и очень привет Ирине. Знала ли она Дельмас? Я очень полюбила Дельмас».


[На полях с левой стороны на второй странице]:

«Написала бы еще много, да слишком толстое письмо получится. Ответьте сразу же – очень, особенно, прошу! Татьяна».


[На полях с левой стороны на четвертой странице]:

«Увы, фотография Тихона у меня осталась лишь одна!»

Комментарии

В настоящем издании публикуются две повести, написанные Т. Чурилиным (1885–1946) в Крыму в 1916-17 гг. Как и первая поэтическая книга Чурилина «Весна после смерти» (1915), они демонстрируют существенное влияние достижений символистов и в первую очередь А. Белого (подмеченное у Чурилина еще авторами первых критических отзывов – Н. Гумилевым, Б. Садовским, В. Ходасевичем) наряду с отголосками футуризма в диапазоне от «эго» до «кубо» (в этом плане крайне важен был для Чурилина словотворческий опыт В. Хлебникова).

В воспоминаниях Чурилин открыто пишет о периоде ученичества у символистов, выделяя «своеобразие синтаксиса» И. Коневского и А. Белого как «властителя дум», привлекшего его «ритмикой и интонационностью»: «Его поэзия и проза были трамплином, с которого меня отбросило потом – вперед и выше ! <…> Вот отсюда вышла „Весна после смерти“, первая книга, введшая меня в русскую поэзию 20 века» (Встречи: 473).