Конец Кикапу. Агатовый Ага - страница 21

стр.

Красная мышь

Совершенно ясно, что Кикапу-Антихрист мыслится отдаленным подобием «Того», Христа, оставленного небесным Отцом («Или, Или! лама савахфани?»), осмеянного, умирающего и воскресающего:

Всмотрись ты –
В лице Урода
Мерцает, мерцает
Тот, вечный лик.
Мой клик
– Кикапу!
Бо мнения («Весна после смерти»)

Однако у Чурилина нет противопоставления Христа-Антихриста либо декадентского единства «и Господа, и Дьявола» (Брюсов). Нет у него и элементов сколь угодно кощунственной пародии, футуристической теомахии или imitatio Dei. Мир его корчащегося в муках урода, «страшного царя» – низшее царство гностической по существу системы мироздания, творение уродливого Демиурга, где вечный Божественный лик лишь мерцает в невообразимой духовной дали, точно вспышки, искры во тьме. Антихрист-Кикапу, пребывающий в самом сердце тьмы – не антипод, не антагонист Христа, а символ тотальной богооставленности, полной и неизбывной отдаленности от Бога.

…ослепительнобелая бритва – Ни в повести, ни в одноименном стихотворении смерть Кикапу никак не объясняется. Настойчивое упоминание бритвы заставляет предположить здесь связь с гибелью поэта-эгофутуриста И. Игнатьева (Казанского), который 20 янв. 1914 г., на следующий день после свадьбы, перерезал себе горло бритвой. Загадочное самоубийство молодого поэта (Игнатьеву не исполнилось и 22 лет) широко освещалось в прессе и всколыхнуло весь лагерь русского авангарда. Наряду с соратниками Игнатьева по Ареопагу «Интуитивной ассоциации эго-футуризм» В. Гнедовым, Д. Крючковым и П. Широковым, на смерть его отозвались В. Маяковский, С. Бобров, позднее В. Хлебников (который упомянул в мемориальном четверостишии, выпущенном листовкой в 1914 г., окровавленную бритву – см. Хлебников 1986: 535), И. Северянин и др.

Стихотворение «Конец Кикапу», педалирующее мотивы бритья, таза с кровавой водой и распахнутых дверей, отчетливо воспроизводит газетные отчеты о смерти Игнатьева. Согласно некоторым корреспонденциям, в день самоубийства он к вечеру «удалился в спальню, потребовал себе мыла для бритья и закрыл двери. Когда обеспокоенные домашние обратили, наконец, внимание на долгое отсутствие Казанского и странную темноту в комнате и дверь была взломана, оказалось, что Казанский перерезал себе бритвой горло».

Следует указать, что данное сообщение, как и многие другие газетные заметки, искажает действительные обстоятельства смерти Игнатьева, который, по словам сестры, пытался застрелить жену и застрелиться сам, резал себе горло бритвой и перочинным ножом на глазах у родных и т. д. (см. об этом Крусанов 2010: 977–979 со ссылками на материалы: <Б.п.> «Самоубийство И. В. Казанского (Ив. Игнатьев)». День. 1914. № 22. 23 янв. и <Б.п.>. «Самоубийство футуриста И. В. Казанского». Вечерние известия. 1914. № 381. 24 янв.). Газетные материалы, цитировавшие сестру Игнатьева, также могли попасть на глаза Чурилину, ср.: «Ведь Вы сестра?» (в то же время – и «сестра милосердия»; в завещании 1912 г. «сестра моя» – двоюродная сестра Чурилина Е. И. Ламакина). Чурилин, вполне вероятно, соотносил себя с Игнатьевым не в последнюю очередь потому, что некоторые газеты поспешили объявить последнего душевнобольным и даже соратники писали о «внезапном помрачении рассудка, приступе <…> безумия» (Крючков 1914:15).

Судя по «Весне после смерти», Чурилин примерял на себя и самоубийство (см. стих. «Конец клерка» с параллельным «Концу Кикапу» названием) – и убийство (гибель от рук соседей по палате в психиатрической лечебнице). Будь то убийство или вынужденное самоубийство, смерть Кикапу насильственна – отсюда «палачи» в первых же строках повести (с. 11).

…тайной – Мотив «тайны» часто встречается в ранних произведениях Чурилина и маркирует «тайну» биографии и преследующего поэта родового (наследственного) «проклятия», прозреваемое им устройство мира и те визионерские и терапевтические функции его творчества, о которых говорилось выше. Н. Гумилеву, прозорливо заметившему, что «стихи Тихона Чурилина стоят на границе поэзии и чего-то очень значительного», Чурилин писал: «Слова сказали Вы одни. <…> Но разве о