Конец кровавого дьявола - страница 4

Сообща, всей камерой, придумали для Алексея кличку – Аллигатор. Друзья расстались грустно, поклявшись, однако, что останутся преданными воровским идеям и будут поддерживать связь.

Алексей оказался в воспитательно-трудовой колонии для несовершеннолетних. Хотя Карась и рассказал ему о несладкой жизни за колючей проволокой, но для него она превратилась в сущий ад. Во-первых, долго спать не давали. Однако будить Лешу всегда было трудно, поэтому использовали разные приемы: то забивали нос зубной пастой, то стаскивали с койки. Когда долго не просыпался, ребята наносили «ласкательные» удары носками ног по мягкому месту. Был случай, когда ему забили нос пастой, а он, дыша ртом, спокойно продолжал спать. Тогда остатком «Поморина» ему забили и рот. Но Алексей, проглотив пасту, перевернулся лицом вниз и продолжал дрыхнуть.

Он пытался прикинуться больным, однако симулянта в медсанчасти сразу же раскололи. Добродушный доктор, положив руку на плечо Алексея, сочувственно произнес:

– Суклетин, ты ведь болен, тяжело болен, и болезнь твоя неизличима.

«Наконец-то! – подумал Алексей. – Обманул старика.» Между тем улыбка исчезла с лица доктора. Посмотрев на «больного», он изложил диагноз:

– Парень, ты страдаешь… хроническим воспалением хитрости!

Карась рекомендовал ему филонить, но здесь, однако, заставляли работать. И не только работать, но и выполнять план. Кроме того за семнадцать лет своей жизни ленивый Лешка сумел закончить лишь четыре класса. Поэтому его заставляли и учиться. К тому же требования к учебе были жесткие. Проходили трудные для Алексея дни, недели, месяцы. Он достиг совершеннолетия и был переведен в исправительно-трудовую колонию для взрослых, где был замечен одним из «авторитетов». Алексей сразу же втерся к нему в доверие. Стирал и гладил его грязные трусы, носки. Стал «шестеркой». Обязанности прислуги он выполнял с таким усердием, что работой его шеф не мог нарадоваться. Поведение своего холуя он оценил по-своему. По его мнению, из Суклетина в будущем мог бы получиться преданный, полезный для него человек. Он обратил внимание на высокий рост, длинные руки Алексея. Немного «дрессуры» – и готов хороший вышибала! Босс стал учить его азбуке бокса. Но очень скоро разочаровался в ученике: тот был крайне ленив. Сумел его кое-как научить лишь боксерской стойке. Кроме того ученик из-за трусости постоянно закрывал глаза. Как ни старался боксер избавить подопечного от дурной привычки – ничего не выходило.

Прошло два года. Отбыл свой срок Леха Суклетин и дождался долгожданной воли. Вышел он, спокойный и самодовольный, и не пацан уже, а настоящий мужик, прошедший огонь и воду. Теперь он сам, пожалуй, может кое-чему научить малолеток. А как сыпанет тюремными словечками – так все сразу и заткнутся.

Старуха Казань, ты все та же! Грязно-неумытая и разбитная. Правда, кое-где пивнухи позакрывали, да кое-кого из друганов нет. Спился Генка-слесарь, чахнет где-то в ЛТП. Да, плевать, другие найдутся… Все бабы наши будут! Да вот только мать–дура замучила: «На работу бы тебе, Лешенька!» Какая работа, к черту.

Как-то возле пивной Суклетин встретил Гошку Куликова – Кулика, давнего своего приятеля. Разговорились, толкаясь за тесным столиком, в дымно-пивном чаду маленького сырого зала. Пивко ударило в голову. Долго шарил Кулик и Леха в карманах, да ничего не нашли. А выпить хотелось. Глупо было прекращать такой хороший «базар».

– Есть идея, – предложил Суклетин. – Знаю тут одну старуху, мой друган все к ней ходит плитку чинить. У ней деньжата водятся. Найдем инструменты, придем к ней. А там уж по обстановку, а?

– А че? – пьяно кивнул Кулик и икнул. – Давай! Только без мокрухи, лады?

Сказано – сделано.

Они уверенно постучали в обшарпанную дверь дома, что стоял на самом краю улицы, откосом выходящей к Казанке.

Мария Черткова, одинокая пенсионерка, никогда дверь посторонним не открывала. Но на свой вопрос: «Кто?», – она услыхала приглушенный и уверенный голос: «Горгаз, с проверкой!» Двое высоких мужиков протопали в кухню, один из них наклонился к плите, а другой, темноволосый и длиннолицый, отойдя к кухонной двери, сказал с усмешкой оторопевшей старушке: