Конец Пути - страница 10

— Ваше высокопревосходительство, телеграмма отправлена. Ещё приказы?

— Да. Указ № 1: "Отныне все мужчины старше 21 года могут быть мобилизованы в действующую армию. Верховное командование обороны столицы имеет право реквизиции любых людских и материальных ресурсов гражданского населения. Все несогласные подлежат принудительной мобилизации в боевые батальоны заключенных. Военный министр".

Генерал ещё долго раздавал приказы всем командующим фронтами и внутренними войсками. Его глаза горели, а руки тряслись от возможностей превратить свои планы в жизнь. Он не давал ни секунды телеграфистам. Они всё время записывали, записывали… А он никак не останавливался:

— Приказ коменданту Мосицкому из жандармерии: переместить вверенные ему подразделения поближе к центру города, к Ставке. Отправьте это вербовщику: нужно три человека с хорошим образованием для заполнения бесчисленных протоколов. Все строящиеся в этом здании планы должны быть записаны и переданы телеграфом нашим командирам в других частях страны.

У него ушло больше двух часов на то, чтобы наконец закончить. К этому моменту ему пришло множество телеграмм от командующих фронтами и армиями с присягой новому военному министру.

— Мой генерал, телеграмма из Цаибурга. Генерал Ган пишет: "Поздравляю Вас с назначением. Да пребудет с Вами смелость и уверенность в Ваших начинаниях. Надеюсь, что смогу лично Вас увидеть и передать от меня и всей моей армии полную нашу поддержку Вашей персоны".

— Ответ: благодарю вас, генерал Ган, за оказанное мне доверие. Хочу поскорее увидеть Вас, и услышать Ваши ценные советы. Пошлите телеграмму генералу Роузману: я хочу зачислить его в свой штаб. Пусть он помогает мне в планировании операций.

Наконец, он обратился к полковнику:

— Аккерман. Отправляйся в штаб полиции. Я даю тебе письменный приказ о создании из не подпадающих под мобилизацию мужчин отряды внутренней полиции и "оборонительного ополчения". — Затем он передал тому лист с приказом.

— Слушаюсь, мой генерал.

— Я отправляюсь на станцию. Надо познакомиться с этим Оливье. Со мной пойдёт Эшфорд.

По телеграфу был вызван транспорт и 3 солдата для конвоя.

В это время, когда они уже выходили, пришёл ответ от генерала Роузмана. Там говорилось, что сам он явится не может, но пошлёт своего штабного в качестве своего представителя. Также он извинился за то, что вынужден так поступить, но объяснил своё решение крайне тяжёлой обстановкой на фронте.

Генерал надел свою фуражку, проверил свой револьвер на количество патронов; Эшфорд же молча, смотрел на него, ожидая приказа выдвигаться. Наконец, когда машина подъехала, они вышли. Их уже ждали три солдата с красными воротниками, да водитель из гражданских. Они отдали честь генералу, а Эшфорд поспешил открыть ему дверь.

Машина тронулась. Все молчали. Солдаты глядели на разбитые дороги, на разрушенные дома. Их лица передавали всю ту боль, что испытывает человек, когда в его дом приходит война. Как прекрасно время, когда ничего не угрожает тебе. Ни на секунду не прекращались выстрелы артиллерии. Лишь у генерала не дёргалась ни одна мышца, ни одна жилка лица.

Внутри него пылало множество противоречий. Спина горела от одной мысли, что в любой момент обездоленный народ, которого в столице осталось около пятисот тысяч, может поднять восстание и разбить внутреннюю армию, а после разложить фронтовые части. Он записывал на листе бумаги численность своей армии по последним данным: всего лишь 5 тысяч штыков, 700 сабель, да 169 орудий. Пулеметов около двухсот.

Тем временем они уже подъезжали к вокзалу. Генерал глядел на вереницу людей, идущих в сторону станции; их лица чётко выражали ненависть к военным. Вглядываясь в солдат, они словно старались испепелить их глазами.

Машина остановилась у ворот. Из сторожки вышел, а вернее выбежал, чиновник, в сопровождении офицера. Подойдя к машине, он, с небольшой дрожью в голосе, проговорил:

— Добро пожаловать на станцию, генерал! — После чего офицер, слегка запыхавшийся, ибо был полноватым, выпалил: "Здравия желаю Ваше Высокопревосходительство!".

А генерал молчал. Он смерил взглядом то одного, то другого, а после уставился на ворота, которые до сих пор не были открытыми. Эшфорд понял, чего дожидается его генерал, и сказал: