Конец смены - страница 36

— Хорошо, прекрасно. Тогда поезжай. И хотя я и неверующая, но помолюсь за твои результаты. Ведь молитва не помешает, правда?

— Не помешает.

Он быстро ее обнимает — Холли долго не пообнимаешь — и возвращается к машине, снова думая о том, как она вчера назвала Брейди Хартсфилда — архитектор самоубийств. Хорошее высказывание для человека, который в свободное время пишет стихи (не то, чтобы Ходжес эти стихи читал или мог бы прочитать), но Брейди бы, наверняка, оскалился, услышав такое: это, по его мнению, и рядом не стояло. Брейди считал себя как минимум князем самоубийств.

Ходжес залезает в «приус», покупку которого добилась от него Холли, и отправляется к доктору Стамосу. Он и сам немного молится: «Пусть это будет язва. Даже такая, которая кровоточит и которую надо зашивать…

Просто язва.

Пожалуйста, не надо ничего хуже…»

На этот раз у него нет времени прохлаждаться в приемной. Хотя он и приехал всего лишь на пять минут раньше, народу там уже столько, как в понедельник утром. Не успевает он и присесть, как чирлидерша-администратор Марли отправляет его в кабинет.

Белинда Дженсен, медсестра Стамоса, каждый раз во время годового медосмотра приветствует его веселой улыбкой, но этим утром она не улыбается, не улыбается и тогда, когда он становится на весы и вспоминает, что для медосмотра уже немного поздновато. На четыре месяца опоздал. Почти на пять.

Грузик на старых весах подкатывается к цифре 165[20]. Когда он в девятом году уходил на пенсию из полиции, то в обязательном предпенсионном медосмотре весил 230[21] фунтов. Белинда меряет ему давление, засовывает что-то в ухо, измеряя температуру, а потом ведет его мимо смотровой прямо в кабинет доктора Стамоса в конце коридора. Стучит костяшками пальцев в дверь и, когда врач откликается: «Заходите, пожалуйста!», — заводит Ходжеса внутрь. Обычно разговорчивая, с кучей историй о своих беспокойных детях и самоуверенном муже, сегодня она практически ничего не говорит.

Это не к добру, думает Ходжес — но, может, не все так уж и плохо. Боже, пожалуйста, только пусть не очень плохо. Можно же еще десяток лет попросить, ну можно же, правда? А если ты не можешь, ну хотя бы пять?

Уэнделл Стамос — мужчина за пятьдесят, он быстро лысеет и имеет широкоплечую подтянутую фигуру бывшего спортсмена, который сохраняет форму и после выхода на пенсию. Он серьезно смотрит на Ходжеса и приглашает его присесть. Ходжес так и делает.

— Насколько плохо?

— Плохо, — говорит доктор Стамос и торопится добавить: — Но не безнадежно.

— Не ходите вокруг да около, просто скажите.

— Это рак поджелудочной железы, и, боюсь, мы поймали его… ну… довольно поздно. Процесс перекинулся и на печень.

Ходжес ловит себя на сильном и отчаянном желании рассмеяться. Нет, не просто рассмеяться, а на хрен запрокинуть голову и издать такой безумный йодль, как тот дед Хайди[22]. Наверное, дело в словах Стамоса «плохо, но не безнадежно». От этого Ходжесу вспоминается старый анекдот. Врач говорит пациенту: «У меня для вас есть хорошая новость и плохая, с какой начинать?» — «Давайте с плохой», — говорит пациент. «Ну… — говорит врач. — У вас неоперабельная опухоль мозга». Пациент плачет и спрашивает, какая же после этого может быть хорошая новость. Врач наклоняется к нему ближе, заговорщицки улыбается и говорит: «Я трахаю свою секретаршу — и она великолепна!»

— Я бы хотел, чтобы вы немедленно пошли к гастроэнтерологу. То есть прямо сегодня. Лучший в этой части страны — Генри Йип из Кайнера. Он направит вас к хорошему онкологу. Наверное, этот товарищ сразу посоветует вам начать химию и облучение. Это может быть для пациента нелегко, изнурительно, но по сравнению с тем, как это было даже лет пять назад…

— Подождите, — говорит Ходжес. Желание смеяться, к счастью, прошло.

Стамос замолкает и смотрит на него в ясных лучах январского солнца. Ходжес задумывается. «Если не произойдет чуда, то это вообще последний январь в моей жизни. Надо же…»

— Каковы мои шансы? Не подслащайте пилюлю. У меня сейчас есть очень неотложное дело, возможно, чрезвычайной важности, — я должен знать.