Конец старых времен - страница 56

Князь улыбался как ни в чем не бывало. На лице его не дрогнул ни один мускул. Я был крайне изумлен и начал уже ухмыляться — здорово его отбрил скотник. А князь — ни слова! Только вытащил из кармана банкноту и протянул скотнику.

Ну, думаю, и ума же у тебя палата! Еще денег давай невеже!

А князь смотрит этак прищурившись на скотника и протягивает ему деньги, будто все на свете можно купить. Но тут-то он и обжегся! Скотник не пожелал ничего у него брать, да еще добавил:

— А подавись ты своими деньгами, и больше сюда не лазай, не то вилами хвачу!

Князь, так же молча, разжал пальцы и выпустил банкноту. Понимаете, трудно разобраться в людях; я считал, что скотник прав, однако не следовало ему заходить так далеко.

Деньги упали на землю, а князь все еще не произнес ни слова — и скотник, так же, как и я, вообразил, что полковник испугался. И, просто так, шутки ради, от веселого настроения, схватил вилы и замахнулся на князя Алексея.

А тот выбросил кулак — и скотник отлетел прямо к дощатой перегородке (то есть на добрые три метра).

Я еще и теперь будто слышу, как стукнулась его голова о балку.

При скотине, в хлевах, всегда найдется достаточно людей, которые, тяжело трудясь, плевать хотели на всех князей с герцогами; им до смерти обрыдли тычки да щелчки. Я научился отличать рабочих от того сброда, который вьется вокруг господ и подражает им, принимая чаевые вместо честного заработка. Разница между первыми и вторыми такая же, как между огнем и водой. Быть слугой и работать за плату — две очень разные вещи. Если Ваня и лакеи величают Алексея Николаевича превосходительством и светлостью, то друзья нашего скотника называют его просто: дармоед. Личное обаяние? Благородство манер? Верность старому времени? Их этим не купишь!

Таких вот людей сбежалось человек пять или шесть, и подняли они такой гвалт, что у меня уши заложило. Я попытался утихомирить их, напоминая о своей дружбе со скотником и с князем, однако меня попросили заткнуться.

Князь не отвечал. Он удалился с поднятой головой, я же последовал за ним, втянув голову в плечи. И на каждом шагу оглядывался — что делается за спиной, ибо ожидал, что в меня чем-нибудь швырнут. И даже закрыв за собой дверь, я все еще слышал густой говор и гневный ропот. Звуки эти росли, как зубы дракона. Они неслись все дальше и дальше, тройным эхом прокатились по двору и ввалились в дом. Они свистели и насмешничали, орали и смеялись.

Вскоре о драке толковала вся Отрада. Кухарки, ключницы, судомойки шептали друг дружке на ухо, как отделали князя.

— Наш скотник как схватит его да как затрясет — чуть душу не вытряс!

Да кто это тебе сказал? Вот как раз все наоборот было!

Только револьвером-то нечего было грозиться, не больно-то грозен — грозу такую наводить…

Да чего ты мелешь — он его нагайкой!

Кто?

Кого?

Князь скотника!

Нет, а я слыхала, мол, князя побили. Лежит теперь наверху, весь в крови!

Князь?

Да нет — Бернард Спера!

От всех этих толков Корнелия едва не хлопнулась в обморок — она кричала, бранилась и ни за что на свете не желала поверить, будто киязю наложили по загривку. Бедная ключница вела себя так, движимая любовью и страхом, который нашептывал ей, что дело обстоит именно так, как она того опасается. И вот, удручаемая мыслью, что князя побили, и горячо желая отвратить от него позор, она вкладывала в свои крики всю душу, повторяя:

— Нет! Нет! Нет! Я его знаю! Я-то знаю, какой он человек! Он бы никогда не позволил!

И она металась среди товарок, подобно супруге героя, услышавшей злую весть, и прижимала руки к груди, оставляя без внимания и распустившуюся прическу, и спустившийся чулок.

— Хотела бы я посмотреть, кто осмелится поднять руку на князя! — Тут она понизила голос до полушепота, намекая, что не худо бы поднести ей стакан воды.

Злосчастная! Своей опрометчивой любовью, в которой я и теперь, много лет спустя, различаю необузданное и высокомерное желание соединить пред взорами людей свою судьбу с судьбою князя, она ввергла нас всех в омут пересудов и сплетен, а затем и в беду.

По этим крикам, угрозам и брани товарки Корнелии легко могли догадаться о том, какие отношения связывают ее с князем. И я не колеблюсь заявить, что они действительно догадались обо всем. Но едва им открылась истина, они повернули на сто восемьдесят градусов; одни уперли руки в боки, другие скрестили их на груди, и в одно мгновение их сочувствие князю Алексею сменилось насмешкой.