Конфискованная земля - страница 6

— Тогда верните деньги.

Дверь отворилась, вошел Рыжий Осман. Увидев Мастана, он изменился в лице. Пробормотал приветствие и присел к столу.

— К нам собираются конфискаторы, — шепнул ему Сердер Осман.

— Это правда, ага? — повернулся Рыжий Осман к Мастану.

— Что правда?

— Да то, что говорят.

— А что говорят?

— Конфискаторы! — отчеканил Рыжий Осман.

— Ну и что конфискаторы?

— Собираются к нам…

— Да, приедут. А разве я вас не предупреждал, что долги платить придется? Для чего же существует ипотека, дорогой мой?

Рыжий Осман кашлянул.

— Конечно, долг…

Брови Мастана поползли на лоб.

— А долг, как ты знаешь, надо возвращать.

— Заплатим, ага!

— Чем? Ожерельями ваших жен? — хихикнул Мастан.

— Как соберем урожай, сразу же отдадим долги.

— Я долго слушал эту болтовню. Хватит, сыт по горло!

— Я все отдал тебе, ага, все, что получил в прошлый урожай. Ни одной тряпки себе не купил. Спроси у кого хочешь…

— А у кого я спрашивал, когда тебе в долг давал? Смотрю — плохо человеку. Сделаю, думаю, благое дело. Пусть, думаю, не голодает. Накормлю, думаю, человека, чтобы не помер с голоду… А теперь выходит, мне из-за вас без порток оставаться.

— Аллах тебя добром не обделил…

— Не обделит, если сам не будешь сидеть сложа руки. Я не треплю языком попусту, как вы. Бездельника ни аллах, ни шайтан не любит.

— Это кто же бездельник?

— Вы все.

— У нас материнское молоко носом идет — так работаем! Будь наша земля настоящей землей, давно бы богачами стали. В том-то и беда — бесплодна наша земля, нет ей благословения.

— А как с аукциона пойдет, по-другому заговорите.

— На землю аллаха нельзя сердиться, — сказал Сердер Осман. — Земля не уродит, так никто не наградит. Только ею и живем. Не взыщи, ага! Когда крестьянин разгорячится, сам не знает, что говорит.

— Стоит вашу землю забрать у вас за долги, как вы начнете называть ее и плодородной и благословенной. Эх вы, завистники! Все ваши слова ничего не стоят, а скажешь вам об этом — сразу на дыбы.

— Да что уж говорить… — примирительно произнес Сердер Осман. — Только ведь это наша земля. Скупая, каменистая, а все-таки наша. И хлеб на ней наш, и вода наша.

Мастан обвел всех взглядом.

— Дело не только во мне…

— Стоит тебе слово сказать — и конфискаторы подождут, — возразил Рыжий Осман.

— Я ждал до сегодняшнего дня. Не буду, думаю, наносить удара в лицо. Человеку, который тебе должен, и так стыдно. И хоть бы один пришел ко мне и вернул долг. Куда там!..

— У кого сейчас есть деньги? — отозвался Хаджи.

— Аллах свидетель! Не будь у меня долговых документов, вы бы еще отпираться стали: мол, не брали ничего.

— Клянусь, — ответил Сердер Осман, — не хочу ни одного чужого куруша! Сам аллах не заставит взять. Не зря говорится: пусть у завистника глаза лопнут! Мы не такие. Хватит с нас своей похлебки! В чужие кошельки не смотрим. Ты о нас так не думай.

— А что мне прикажешь думать? Болтать-то вы умеете… А я сужу о людях не по болтовне, а по делам. Как Намык Кемаль сказал: «Зеркало человека — его дела, не обращай внимания на то, что он болтает!»[14]Чем галдеть попусту, деньги бы раздобывали.

— Ты откуда родом, ага? — спросил Хаджи.

— Я здешний.

— Крестьянином себя считаешь?

— Ну да, а то кем же!

— А если так, ты знаешь крестьянскую жизнь. В наших руках деньги больше месяца не задерживаются: тут же расходятся на уплату долгов да на всякие мелочи. Спину некогда разогнуть, только и знаем, что сеять, собирать, отдавать…

— Да что там говорить… — Мастан как будто смягчился.

У крестьян на лицах затеплилась надежда. Хасан поднялся и вышел. Он уже предчувствовал, что будет дальше. Они начнут умолять Мастана. Пойдут на все унижения перед человеком, которого проклинали до этого каждый день. «Руки-ноги твои целовать будем…», «Благодетель ты наш», «Отец наш…», «Не обижай нас, не роняй своего достоинства…», «Кто еще, кроме тебя, нас поддержит!..» Лучше не слушать всего этого. От обиды кровь закипает в жилах!

Так и получилось.

— Джаным-ага[15],— обратился к Мастану один из крестьян. — Подождать бы тебе до урожая… Мы бы на тебя молились!

— Ох! — вздохнул Мастан. — А что мне до тех пор делать?