Конго глазами художника - страница 11

Сам Нзиколи уверял, что ему восемьдесят лет. Проверить нельзя, так чего скупиться! Может быть, он преувеличивал свой возраст, исходя из правила: чем старше, тем мудрее.

Кормился Нзиколи торговлей, торговал по деревням. Распродаст одну партию товаров — отправляется с почтовой машиной в Долизи за новой.

Я повез Нзиколи в деревню, где находилась его лавка. С полей возвращались женщины, сгибаясь под тяжестью корзин с бананами, арахисом и маниоком. Заплечная корзина висит на ремне, надетом на голову.

Нзиколи перечислял деревни на нашем пути: Ута, Киминзуала, Ундама, Омпо, Декеле… Вдруг прямо перед машиной на дорогу выскочил зверь. Тормозить было поздно, и зверь ударился о шасси. Я остановил машину. Нзиколи выскочил, поднял с земли сук и подбежал к животному, которое корчилось на дороге. В каком-то остервенении, будто демон или первобытный человек, он принялся колотить зверя и не успокоился, пока не добил его.

Это был нзоббо — хищник размером с лису, только ноги короче да шерсть жесткая и почти черпая. Нзоббо — великий охотник до кур, за что его ненавидит местное население. Нзиколи поднял добычу за хвост и швырнул на заднее сиденье. Из морды зверя обильно текла кровь. Я сокрушался, что не успел затормозить и спасти животное, но Нзиколи меня не понимал.

— У него отличное мясо!

Уже смеркалось, когда мы добрались до деревни Нзиколи. Его лавка помещалась в крохотной хижине. Нзиколи зажег и поставил на стол керосиновую лампу. Я разглядел на полке товар: ткани, спички, голубые пачки сигарет, флакончики с духами, серьги. Тут стояли и стеклянные баночки с красной мазью. Я спросил, что это такое.

— А, это для женщин, крем от загара, они его очень любят.

Но вы ведь привычны к солнцу. Зачем вам мазь от загара?

— Да они не от солнца защищаются, — объяснил Нзиколи. — Мажутся потому, что хорошо пахнет.

В самом деле, мазь пахла очень приятно. Я сел на ящик, заменявший стул. Нзиколи достал две стопки и палил пальмового вина из калебасы. Оба мы не ахти как говорили по-французски, наш словарный запас был скуден. Тем не менее я без труда понимал Нзиколи. Просто удивительно, как он умел жестами и мимикой воспроизвести образ, передать эпизод. Обладая подвижным лицом и сам чрезвычайно подвижный, он вполне мог объясниться, даже когда не хватало слов.

Нзиколи рассказал мне, что когда-то работал поваром у белого супрефекта в Занаге. Так что о белых он кое-что знает. Работал также старателем и на строительстве дороги в Долизи. А последние годы вот торгует по деревням.

Нзиколи очень выпукло обрисовал супрефекта. Он называл его «мосье Эээм»: супрефект каждое предложение начинал с этого междометия.

Я поведал Нзиколи о своих затруднениях, как на меня всюду таращат глаза и как меня все чураются. Я нуждаюсь в таком человеке, который помог бы мне наладить контакт, открыл бы, так сказать, ворота, объяснил бы людям, кто я такой.

— Ты не хочешь мне помочь?

Нзиколи отлично понимал мои трудности. Он ответил:

— Я думал и все здесь думают, что ты пастор, работаешь на миссионерской станции А этой станции многие боятся. Бакуту верят, что там все — сатанинское отродье и от них надо держаться подальше. Во всяком случае, раньше так думали. Теперь-то миссионеров за сатану не принимают, но мы боимся, что вы нам запретите верить в Нзобби и Унгаллу, боимся, как бы ваш бог нам не навредил за то, что мы в него не верим. Вот почему мы сторонимся миссионерской станции, где обитает ваш бог. Если ты хочешь пожить в деревнях бакуту, я с удовольствием буду тебя сопровождать. Тебе лучше поменьше жить в миссии.

Умвуни деревня бакуту, расположенная в лощине в тридцати километрах к югу от Занаги, прямо на дороге. Деревня цвета охры: желтый песок и желтые дома среди зеленых круглых апельсиновых деревьев под белым небом.

Нзиколи явно провел здесь подготовку, потому что меня тотчас окружили веселые и любопытные жители. Подошел вождь и дожал мне руку двумя руками. На нем был черный сюртук, на груди сверкала приколотая большой булавкой, похожая на орден, эмблема власти.

Нзиколи я в первую минуту даже не узнал. Он щеголял в длинном розовом платье с пышными рукавами, явно шведского происхождения, хотя и весьма древнего фасона. Мой друг шествовал важно и чинно, насколько позволяло одеяние.