Консерватория: мелодия твоего сердца

Голос Лиадейн в полнейшей тишине не встречал никаких преград, кроме физических. Он прошивал аудиторию, отталкивался от стен, потолка и стремился обратно, но уже по измененной траектории. Звонкий, звучный, хорошо поставленный, тем не менее, он отзывался легкой неприятной вибрацией на самых кончиках пальцев. Может, оттого, что мне неприятен был смысл произносимых слов. А может, оттого, что не нравился сам голос, будто прикасающийся к коже нагретой иголкой, не колющий, но настораживающий.

— Таким образом, странствующая оллема Кейтлин Фрин не решилась на превышение ранее оговоренных условий воздействия, даже несмотря на присутствие человека с волевым порогом гораздо выше всех остальных. Вследствие чего пережгла дар, была схвачена, предана пыткам и, как итог, замучена до смерти.

Доклад о событиях, предшествующих гибели менестреля, живущей пятьдесят лет назад и работающей на благо короны, был жутковатым, как и судьба самой Кейтлин Фрин. Я тяжело вздохнула.

— Неплохо, оллема Лиадейн, доклад весьма информативен. Прежде чем вы займете свое место, ответьте на один вопрос, — произнесла метресса Дервила Хьюз. — Как вы считаете, правильное ли решение приняла Кейтлин Фрин?

Одногруппница заколебалась, а затем поджала губы и решительно ответила:

— Я считаю, что Кейтлин Фрин следовало бы сменить направленность воздействия с агрессивного на умиротворяющее и попытаться в другой раз. Так бы она осталась жива, а цель бы все равно была достигнута, пусть и с некоторой задержкой.

— А как же незаконная операция, которую оллема предотвратила? — не сдержалась я.

— Оллема Адерин, вы же знаете порядок, — строго блеснув линзами пенсне в мою сторону, холодно произнесла метресса Хьюз, отчего по пальцам будто пробежал холодный ветерок.

— Простите, метресса Хьюз, — извинилась я и подняла руку.

— Да, оллема Адерин, — голос преподавателя стал ощутимо теплее.

— Как же операция, которую Кейтлин Фрин предотвратила? Судя по информации, переданной ее куратором в тайной службе, объединившиеся банды планировали набег на городок Гайл, через который должен был проходить обоз с грузом золота, идущий с приисков в столицу, с целью ограбления. А такие мероприятия, как известно, сопровождаются многочисленными смертями как причастных к данной кампании лиц, так и мирных жителей. Это было бы неизбежно, не выполни она свою задачу до конца и не передерись члены банды между собой. С ее стороны это было бы предательством этического кодекса олламов, — в районе солнечного сплетения будто что-то клокотало, а к щекам прилил жар. За весь предыдущий год я так и не привыкла выступать при полной аудитории.

— Все верно. Но в результате она погибла, — вздернув бровь, ответила мне Лиадейн, — пусть и героически. Не знаю, как вас, оллема Адерин, а меня медаль за мужество посмертно не согрела бы.

— А мысль о спасенных жизнях? — в том же тоне произнесла я, начиная злиться.

— Жизнь олламов, как мне представляется, несколько ценней. К тому же, оставшись живой, она могла бы спасти куда больше жизней. Да, и, кстати, насколько известно и тогда, и сейчас, отдавая распоряжения о задании, кураторы всегда предупреждают, чтобы исполнители при наличии угрозы жизни отступали и затаивались. Это был исключительно ее выбор — по моему мнению, неразумный, — с нотками превосходства в голосе ответила одногруппница.

— Я бы посмотрела на тебя, Лиадейн, если бы ты была среди немногочисленных жителей того городка или, еще лучше, в числе сопровождающих обоз, замаскированный под сельский, везущий овощи во дворец, — со стороны метрессы раздалось предостерегающее покашливание. — Как бы ты тогда оценила «неразумный» выбор оллемы Фрин! И да, жизнь оллама не может быть ценней жизни человека без дара! Жизнь равноценна жизни, так что неважно, скольких бы она могла спасти, важно, скольких она спасла, — звук указки нарочито громко опущенной на стол, так же не заставил меня остановиться. — А тебе нужно что-то делать с твоим высокомерием. Никакой дар не скрасит мерзкого характера!

— Достаточно! Оллема Адерин, покиньте аудиторию! — строгим, едва заметно вибрирующим от сдерживаемого недовольства голосом безапелляционно произнесла метресса Дервила Хьюз, едва я замолчала.