Консьянс блаженный - страница 11

О, вовсе не потому, что эта женщина была гордой и богатой, она, столь же смиренная и почти такая же бедная, как самая последняя крестьянка! Нет, дело в том, что Мари была замужем за школьным учителем, а поскольку в глазах детей их учитель — большой человек и поскольку к нему обращались «господин Пьер», жену его называли «госпожа Мари».

Какое-то время супруги считали себя богатыми, а именно тогда, когда подлинная Франция, Франция возрожденная, Франция народная голосом Конвента заявила, что образование — дело священное и что школьный учитель, просвещающий разум, равен священнику, очищающему душу; это было тогда, когда во время ужасающего обнищания 1795 года, 23 брюмера III года, по докладу Лаканаля Конвент выделил пятьдесят четыре миллиона на начальное образование. Но Конвент, этот суровый и кровавый родовспомогатель, прожил недолго. Его сменила Директория, а ее мало тревожило то, что школьные учителя голодают, что народ платит меньше всего именно тем, кто его просвещает, — иначе говоря, тем, кто больше всего делает для его разума и свободы!

Госпожа Мари стала второй матерью маленькому Жану.

Он рос отчасти на ее коленях, отчасти на коленях родной матери; с другой стороны, Мадлен любила Мариетту как родную дочь, и не раз, пока г-жа Мари носила на руках Жана, она прижимала к груди Мариетту; порой то одна, то другая держала на руках сразу двух младенцев. Между этими женщинами происходил обмен любовью, и никто из них не считал, кому досталось больше от этого взаимного милосердия.

Маленькая Мариетта росла как полевой цветок, как фиалка в траве, как василек в хлебах, как маргаритка на лугу; Жана она называла своим братом, а Жан называл ее сестрой.

Но росли они не одинаково, но Жан не говорил так, как Мариетта, но Жан, по-видимому, жил не такой жизнью, как Мариетта. Жан жил жизнью внутренней, странной, почти растительной; Жан был ребенком не от мира сего, ведь то, что веселило, то, что забавляло, то, что радовало других детей, его не радовало, не забавляло, не веселило.

И вот чем объясняла эту странность Мадлен, которая, глядя порой на сынишку, качала головой или плакала.

Когда Гийом, прожив с Мадлен две недели, расстался с ней, чтобы присоединиться к своему полку, в сердце несчастной женщины поселилась глубокая печаль, словно Мадлен предугадывала, что видит мужа в последний раз, что Гийом покинул ее навсегда. В чистых сердцах печаль — сестра религии. Всегда набожная, Мадлен стала вдвойне благочестивее, отдавая молитвам и проводя в церкви все минуты, не занятые трудом.

Так вот, церковь эту украшала большая картина, подаренная состоятельным священником, жившим неподалеку. Звали его аббат Консей. На картине был изображен Иисус среди малышей, то есть одна из самых трогательных евангельских сцен.

Все дети толпились, чтобы обнять колени и поцеловать руки Христа. Только один мальчик, играющий с большой собакой, оставался где-то позади.

Эта сценка вызывала не меньше умиления, чем передний план картины.

К этому ребенку Христос простирал руку так же ласково, как к остальным. Казалось, он знáком приглашает его приблизиться наравне с другими, но некая завистливая мать говорила Спасителю:

«Оставь его, Господи: это простодушный, блаженный, нищий духом».

И Христос отвечал ей:

«Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное».

Этот ребенок, в одиночестве играющий с собакой, этот простодушный, этот блаженный, этот нищий духом, которого завистливая женщина хотела лишить приобщения ко вселенской любви, проповедуемой Иисусом, постоянно занимал воображение Мадлен; ее охватывало чувство глубокой жалости к брошенному бедняжке, и, молясь перед этой картиной, она всегда присматривалась, не сдвинулся ли со своего места ребенок, призываемый Иисусом, и не присоединился ли он со своей большой собакой к остальным детям, чтобы вместе с ними получить благословение Богочеловека.

Каждый вечер, оставляя мальчика по-прежнему уединившегося и по-прежнему вдалеке от Господа, Мадлен говорила себе:

«Завтра я увижу его рядом со Спасителем».

Но на следующий день, сразу же взглянув на картину, она находила ребенка на том же месте и шептала: