Контакт - страница 13

— Ах, «верить в разум»! — встрепенулся академик. — Да мы с вами, господа хорошие, на одной планете живем, и друг на друга, как две капли воды, похожи, а с каким трудом «верить в разум» научились, Вспомните… хотя вы молодые, вы не помните. А я помню 72-й год, свою первую поездку в Хьюстон. Так что не будем о других галактиках говорить! Ну, в общем, вот так… — Голос Зуева стал на минуту официальным и чужим. — Как член международной Специальной комиссии и как председатель Советско-американского комитета заявляю вам официально: до тех пор, пока хоть некоторая ясность не наступит, ничего в вашей подготовке мы ни менять, ни форсировать не будем. Ни-че-го, — раздельно произнес он. — А сейчас давайте спускаться вниз, мне уже пора… Да не грустите вы — поверьте, у меня чутье, — без вас здесь дело все-таки не обойдется… — Он хитро подмигнул космонавтам…

На экране телевизора видят космонавты, как поплыла вверх к люку челночного корабля коробочка лифта.

— Зачем он летит? — спрашивает молчавший до сей поры Стейнберг. — Он не доверяет своим сотрудникам на орбитальной станции?

— Человек, которому Зуев не доверяет, не смог бы проработать на орбите и одного часа, — спокойно отвечает Седов. — Но Зуев не пустит «Гагарина» даже до Луны без того, чтобы сам он не проверил каждую кнопку, вне зависимости от того, существуют пришельцы, или не существуют. Зуев — это Зуев. Это невозможно объяснить. У него нет в жизни ничего, кроме «Гагарина», как до этого не было ничего, кроме «Мира», а до «Мира» ничего, кроме «Звезды», а до «Звезды» — «Салюта», а до «Салюта» — «Союза»…

По трансляции разнесся голос:

— Объявляется готовность один час. Повторяю: часовая готовность. Начать эвакуацию старта…

По ракете стекал, клубясь, белый туман кислородных паров.

Кухня в квартире Александра Матвеевича Седова. Пожалуй, только в воскресенье удается позавтракать всей семье вместе.

— Вера! Как ты сидишь? — раздраженно говорит отец. — Где твои ноги? Сядь прямо. Почему мы об этом столько говорим?

Девочка усаживается за столом, исподлобья глядя на сердитого отца. Жена Александра Матвеевича молча наливает ему кофе.

— Что за моду взяли у нас на почте! — снова язвительно и капризно говорит Седов. — Девять часов — газет нет!

— А ты радио послушай, — примирительно говорит жена.

— Ну при чем здесь радио?

Девочка тихо сползает с табуретки и уходит.

— Что нужно сказать маме? — кричит ей вслед отец.

— Спасибо, — тихо доносится из коридора.

— Ну что ты, Саша? — ласково говорит жена. — Ну мы тут при чем?

Плохо Седову, муторно, стыдно. Права Вероника, кругом права. И подло это — срывать на них свое нетерпение. Да, действительно, не те уже у тебя нервы, Александр Матвеевич, что раньше. И, может быть, прав Зорин со своей командой, когда не хочет тебя в космос пускать. А то и там вот этак начнешь психовать. Ну ладно, ждать недолго осталось… Сегодня все выяснится…

Седов ловит руку жены и говорит уже совсем другим, покорным и усталым голосом:

— Ты знаешь, что меня больше всего раздражает? То, что они всегда изображают из себя самых загруженных людей, я это давно заметил. Комиссия заседает в воскресенье! Все надеются, что их за усердие похвалят… Они необыкновенные мастера имитации бурной деятельности. Сколько показухи! Ты бы на космодроме посмотрела: марлевые намордники, таблички «Рукопожатия отменены», необыкновенная озабоченность на лицах. Ты думаешь, только наши такие? Американцы еще хуже! Космонавты идут по коридору, так сирену включают, и люди встречные разбегаются, как от чумных. И сегодня: «Комиссия»! Право же, это не проблема — списать Седова на свалку или дать старику попрыгать еще немного… Надоело, Вероника, ох, как все надоело! Знаю, знаю все, что ты скажешь. Да, я уже налетался, я все уже знаю, все видел, но именно поэтому мне необходимо быть там! Я там нужен, понимаешь? Эти клистирники не могут понять грандиозности случившегося! Ведь от того, как все там… — он ткнул пальцем в люстру, — …повернется, зависит, может быть, будущее всех нас!

— Но если ты будешь сейчас лезть на стенку, ничего не изменится и пользы не будет никому. Правда, Саня, милый, успокойся, а?