Континентальный союз - страница 13

"Случится – всякое – согласился про себя Агранов. Но Троцкого надо убирать сейчас. Ткалун завербован, в любой удобный момент начать можем. Что мы теряем? — прикинул он. Если все пройдет гладко – вообще ничего. Если, допустим, кого-то из ребят возьмут – ну скандал. И то, если еще их советское происхождение докажут. А хай в любом случае поднимется антисоветский, хоть возьмут, хоть нет. Дураку ясно, кроме нас Троцкого ликвидировать некому. А после переворота можно на Сталина с Ежовым свалить, все равно практически с чистого листа начинать хотим.

Значит что? — продолжал он просчитывать варианты. Значит, нужно рискнуть. Ежов ответственность на себя не возьмет, побоится. Пойдет к Хозяину. Согласится тот или нет? Черт его знает".

И тут же пришла в голову другая мысль:

"А ведь для разговора с Яшкой хороший момент. Намекнуть на задуманное? Нет, рано. Но вот если про Ежова…"

— Я санкционирую – проговорил он вслух. Как куратор операции. Но в Инстанцию советую не докладывать. Это через наркома пойдет, а он – сам знаешь. Не решает ничего, и рисковать боится. Теперь смотри: я тебя своим решением прикрываю, так? А вот если идти наверх – могут запретить. Операция сорвется – из тебя козла отпущения сделают, не из Ежова же. Да ведь и не вечен Ежов – намекнул все-таки, не удержавшись Яков Саулович. Пиши рапорт на мое имя. Я завизирую, но ты его не отправляй – это твоя страховка будет. Если что – предъявишь. Если все нормально пройдет… — Агранов изучающе взглянул на начальника спецгруппы…

"Ежов – не вечен – мелькнуло в голове у Серебрянского. Это на что он намекает, интересно? К Сталину близок, может, изменения в верхах готовятся? В любом случае, Агранов умный мужик, не Ежов. И про "Акацию" верно сказал, и ответственность на себя берет".

В наркомате Серебрянского, как и Агранова, считали "ягодинцем". Прошлый нарком создал его особую группу, лично Ягоде Яков подчинялся с конца 20-х годов. И понимал, что Ежов к нему относится настороженно.

"Нет, надо на Агранова ориентироваться – прикинул шеф СГОН. Больше, пожалуй, и не на кого сейчас".

— Понятно – сдержано произнес он. Все пройдет – зачем мне рапорта какие-то? Не люблю я писанину.

24. IV.1937. Секретно, срочно.

Котову.

Личное участие ваше и Юзика в операции разрешаю. Срок проведения 27-е апреля, утверждаю.

Серебрянский.

27 апреля выехали перед рассветом, на четырех фордах. Машины оставили за квартал от резиденции, дальше шли пешком, разбившись на двойки. У дома переодетые в форму мексиканской полиции боевики разошлись по заранее определенным позициям. Каждый из двадцати человек твердо помнил свои действия – на заброшенном ранчо Григулевич гонял их три предыдущих дня до седьмого пота, вырабатывая автоматизм действий. Двое мексиканцев перерезали телефонные провода. Сразу после этого Юзик направился к особняку.

Подойдя, он постучал в ворота виллы. Как договаривались, дежуривший Харт приоткрыл ворота.

— Ты? — шепотом спросил он.

— Я, открывай – так же тихо ответил разведчик. Дальнейшее стало для американца неприятной неожиданностью. Увидев, как створка двери поползла навстречу, Григулевич рванул дверь на себя. Когда в приоткрытые ворота группа Сикейроса ворвалась в резиденцию, охранник опешил, попытался что-то спросить у стоящего рядом чекиста, но сделать это уже не успел. Нелегал, успевший достать кольт, хладнокровно выстрелил ему в голову. Больше Харт советской разведке не требовался, а вот выдать мог, знал его в лицо. Взяв у подбежавшего напарника – бывшего шахтера из города Сан Хуан де Сабинас, что на севере Мексики, автомат, Григулевич бросился во двор.

Ворвавшись во внутренний дворик, боевики немедленно открыли огонь. Стоявшие во дворе охранники были убиты на месте. Их сменщиков попытавшихся выскочить из флигеля, где они ночевали, отрезали от дома автоматными очередями, у входа во флигель разорвались две гранаты. Ночная атака парализовала охрану, состоявшую в основном из американских троцкистов, приехавших в Мексику защищать кумира. Пули нападающих крошили штукатурку, и художник-коммунист Ареналь, командующий группой прикрытия, оставшейся в патио, гортанно кричал: