Контрабандисты Тянь-Шаня - страница 7

— Казы хороший человек.

Новый посетитель фальшиво засмеялся, показал рукой на тонкий войлок юрты, который их окружал, и попросил не называть его так громко по имени.

Джанмурчи льстиво осклабился, приложил руку к пруди и закивал головой.

— Казы обманули. Один плохой человек уговорил его тайно посеять опий. На разных местах в горах они посеяли десять десятин. Тот человек обещал четвертую часть. Но теперь Казы видит, что поступил плохо. На этот посев нет разрешения. Собирать опий придется тайно. Надо отправлять его в контрабанду. Казы не хочет попасть в тюрьму. Он услышал, что ты даешь третью часть за каждый найденный тайный опий или посев. Казы — хороший человек. Он видит, что его обманули. За те же самые деньги он может получить не четвертую часть, а третью. Поэтому он все скажет тебе, и ты уничтожишь посевы, у которых нет хозяина и разрешения.

— Десять десятин? — переспросил Кондратий. — Ведь это целое состояние.

— Десять, — ответил по-русски Казы.

— Пускай придет в таможню и получит деньги. Но перед этим пусть укажет все посевы.

Казы торопливо поблагодарил, встал и исчез из юрты.

— Джанмурчи, ты молодец!

— Командир, я буду мстить за Будая. Поезжай домой. Там к тебе придут другие шакалы. За деньги они расскажут тебе все. Их так много, что они разорвут на части отца контрабанды.

Кондратий погладил Джанмурчи по лицу, вышел и сел на коня. Красноармеец ехал сзади и посвистывал от удовольствия. По толпе шел говор.

— Кок-Ару, Кок-Ару — Зеленая Оса!

Кондратий уже был знаменит и имел прозвище.

Недалеко от конского базара шел разгром курильни опия. Крики долетали даже сюда.

— Что, Саламатин, как твое плечо? — спросил кавалерист, обернувшись в седле.

— Ничего, спасибо, — отвечал красноармеец.

В это время почтительный ропот пролетел по толпе, и она широко расступилась. Навстречу Кондратию медленно ехал Байзак. Он приветливо улыбался, хотя его лицо было желтым от ярости.

— А вот и контроль едет, — и Саламатин указал глазами на Байзака. — Только немножко поздно, — насмешливо добавил он.

Кондратий оглянулся. Там, где был Джанмурчи, как на пожаре работали люди. Они разбирали юрту и грузили ее на верблюдов. Кондратий приветливо поздоровался и заговорил, чтобы дать время Джанмурчи скрыться.

— Хорошая милисыя, поймала много опия, — пробормотал Байзак, заглянув в глаза командиру.

— Да, да, слава богу, — сказал Саламатин, выехав вперед и нагло уставившись в темные глаза Байзака.

Темные глаза Байзака полыхнули молнией. Но красноармеец зловеще улыбнулся и твердо глядел на отца контрабанды.

Байзак отвернулся.

— Байзак, — сказал Кондратий, — я хочу завтра тебя увидеть. Я хочу твоего совета. Я служу недавно.

Байзак прижал руку к сердцу и закивал головой. Он пробормотал проклятие и повернул коня в толпу. Но сбоку раздался смех. Байзак оглянулся, как тигр. Жена Будая хохотала ему в лицо. Отвернувшись, он тронул коня, а Кондратий побелел от бешенства.

— Зря, зря, — неодобрительно проговорил Саламатин. — И зачем это бабы лезут? Нешто можно женщине на себя гнев такого зверя принимать! — И, покачав головой, он тронул коня за командиром.

Заведующий опийной конторой сидел за своим рабочим столом. Среднего роста, крепкий и рассудительный, он словно создан был для работы. Несмотря на большую физическую силу и нелепое имя — Феофан, он напоминал хорошего ребенка, из тех, какие летом бывают на взморье. Круглая голова с загорелым выпуклым лбом и блестящие живые глаза с задорным мальчишеским взглядом совершенно не соответствовали черным, смоляным усам и густому басу. Феофан получал кучу денег, зато и работал так, что приводил в отчаяние сослуживцев. Весной он заключал по четыреста договоров в день с плантаторами опия. Выдавая разрешения на ссуды, успевал обмерять посевы. Его память поражала плантаторов. Обычно, приезжая с гор, они не имели вообще никаких документов. Но каждый, хоть раз обманувший доверие Феофана, не смел показываться ему на глаза. Заведующий конторой, не спеша, с расстановкой смеялся: «Ха… ха… ха…», и извлекал из своей памяти весь проступок со всеми подробностями.