Копи царя Соломона. Прекрасная Маргарет - страница 8

И сэр Генри, и капитан Гуд, видимо, остались очень недовольны.

– Мистер Кватермэн, – сказал первый из них, – я человек обеспеченный, а дело это мне очень дорого. Вы можете назначить какое угодно вознаграждение за ваши услуги, и оно будет вам выплачено, все сполна, сию же минуту, прежде чем мы отправимся в путь. Кроме того, я сделаю заблаговременно все необходимые распоряжения, чтобы ваш сын был обеспечен как следует, если с нами или с вами что-нибудь случится. По этому вы можете судить, до какой степени я считаю ваше присутствие необходимым. Если мы как-нибудь действительно доберемся до того места и найдем алмазы, вы разделите их пополам с Гудом. Мне они не нужны. Конечно, на это совершенно нечего рассчитывать; это условие скорее можно применить к слоновой кости, которую мы, может быть, добудем. Берите что хотите, только соглашайтесь. Само собой разумеется, что все издержки на мой счет.

– Сэр Генри, – отвечал я, – это самое выгодное предложение, какое мне случилось иметь в жизни, и, конечно, такому бедному охотнику, как я, сто́ит о нем серьезно подумать. Но зато и дело нелегкое – во всю мою жизнь на такой трудный подвиг не приходилось подниматься. Мне непременно нужно все это хорошенько обдумать. Я дам вам окончательный ответ прежде, чем мы будем в Порт-Натале.

– Прекрасно, – сказал сэр Генри.

Затем я пожелал им спокойной ночи и пошел спать. Всю ночь напролет снился мне бедный Сильвестра и грезились алмазы.

От Капштадта до Дурбана всего от четырех до пяти дней пути, смотря по погоде и по кораблю.

По дороге в Наталь я все время обдумывал предложение сэра Генри. Дня два мы с ним об этом не говорили ни слова; наконец в один прекрасный январский вечер (январь ведь у нас самый жаркий месяц в году) мы очутились в виду Порт-Наталя и пошли вдоль берега, рассчитывая, что на закате как раз обогнем Дурбанский мыс. Начиная от самого Эст-Лондона, берег тут удивительно красив: красные песчаные холмы и широкие полосы яркой зелени, усеянные кафрскими хижинами и окаймленные белоснежной лентой морской пены, нагроможденной целыми грудами в тех местах, где прибой разбивается о береговые скалы. Но перед самым Наталем берег становится особенно живописен. Тут попадаются на каждом шагу глубокие овраги, промытые в холмах в течение целых столетий дождевыми потоками, и по этим оврагам стремительно низвергаются в море сверкающие речки; тут красуется темная зелень привольно растущих кустарников, и рядом зеленеют рощи хлебных деревьев и плантаций сахарного тростника. Там и сям выглядывают из зелени белые домики и улыбаются спокойному морю, точно нарочно для того, чтобы придать более законченности всему пейзажу и уютный домашний вид всей местности.

Мы немного ошиблись в расчетах, и солнце уже совсем село, когда мы бросали якорь по ту сторону мыса и услыхали пушечный выстрел, возвещавший добрым людям о благополучном прибытии английской почты.

Было так поздно, что ехать на берег в тот же вечер нечего было и думать, так что мы постояли, посмотрели, как отправляют почту на спасательных лодках, и спокойно пошли обедать.

Когда мы снова вышли на палубу, луна уже взошла и так ярко освещала море и берег, что в ее сиянии совсем побледнели быстро вспыхивающие огни маяка. С берега струился сладкий пряный аромат. Окна домов на Берейской набережной сияли бесчисленными огнями. С большого корабля, стоявшего рядом, доносилась песня матросов, поднимавших якорь, чтобы быть наготове, когда подует ветер.

Вообще-то была дивно прекрасная ночь, одна из тех чудных ночей, какие бывают только в Южной Африке. Как луна одевала всю природу серебряной тканью, так эта дивная ночь окутывала всякое живое существо покровом покоя и мира. Даже огромный бульдог, принадлежавший одному из наших пассажиров, и тот поддался ее чарующему обаянию: он не старался больше добыть из клетки несчастную обезьяну, помещенную у подножия фок-мачты, и сладко храпел у входа в каюту. Должно быть, он видел во сне, что уже прикончил обезьяну, – и был вполне счастлив.

Мы все, то есть сэр Генри Куртис, капитан Гуд и я, сели около рулевого колеса; некоторое время мы сидели молча.