Копья Иерусалима - страница 22

— Я люблю вас и Господа в равной степени. Я привязан к этому дому, но еще более — к моей райской доле, если мне она назначена.

— Достаточно доброго намерения. Почтение, которое ты питаешь ко мне, не позволяет тебе ослушаться. С другой стороны, во всех моих приказаниях я дам отчет перед Господом Богом и архангелом Михаилом, судией душ человеческих. Ах, верный друг мой, не думай, что с легким сердцем отказываюсь я от твоего общества…

Кузнец заострил наконечники наших копий, наточил лезвия сабель, обил полосками металла наши мечи, украшенные чеканными львами с оскаленными клыками и выпущенными когтями. Деревенский шорник смазал салом поводья и сбруи наших лошадей. Белошвейки приготовили нам запас рубашек и перемену верхней одежды. Скорняки сшили кожи, которые должны были защитить нас от ночной свежести или на случай дождя. Маленький подручный кузнеца и четверо пахарей не были наездниками, и мы по очереди учили их держаться в седле, ехать рысью и галопом, брать препятствия. Не обошлось при этом без шишек с одной и хохота с другой стороны! Жанна с подругами вышивали вымпелы на копья и чинили старинный рыцарский стяг: весь в дырках, с оборванной бахромой — ведь Анселен хотел войти в Иерусалим «с высоко поднятой головой», по его собственному выражению, а это означало, что фамильные регалии должны были развеваться по ветру и сверкать на солнце!

По приглашению виконта, — в сопровождении Рено он совершил по крайней мере пять вылазок в Мортань. Сеньор не спешил с согласием. Его беспокоило, что такое прекрасное владение, как Молеон, — хотя бы временно — было доверено тамплиерам. Он рассыпался в похвалах белым плащам, однако не доверял им. Возможно, он предчувствовал, что в конце концов оно так и останется в их руках, сам же, несомненно, предпочитал — в том случае, если Жанна и Рено не вернутся из Святой Земли, — передать надел одному из своих прихлебателей. Он заставил также Анселена поклясться на Евангелии в том, что он не брал на себя долгов и не оставлял земель в залог Ордену. Возможно также, что все эти осложнения исходили от Ги де Реклоза, мать которого была в родстве с виконтессой.

— Я буду жаловаться нашему герцогу, — гремел старый господин, сотрясая стол кулаками. — Виконт злоупотребляет своей властью!

Жанна посоветовала ему отправиться в сопровождении командора тамплиеров, прославленного монаха-воина, поселившегося в этой сельской обители в надежде на исцеление. На его плече никак не заживала ужасная рана, края которой все время раскрывались, несмотря на лечение разными мазями. Казалось, рана жила собственной жизнью. Не всегда, правда, ибо временами наступало улучшение. Ни малейшей жалобы не срывалось с уст командора. Он был столь силен и упорен, что, не бледнея, все еще скакал верхом и простаивал на коленях церковные службы… Вплоть до того дня, как… Но вы сами знаете, что случилось с ним, покоящимся теперь в нашей часовне… Упокой, Господи, его чистую душу!

Лишь только он предстал перед виконтом — лицемерным существом в золоте и соболях, с землистого цвета лицом — как сражение было выиграно. Виконт не вынес ясного взгляда голубых глаз командора; они поразили его в самое сердце:

— Господин тамплиер, зачем же было вам беспокоиться? Дело давно решенное! Разве я могу в чем-то отказать сеньору Анселену, столь добропорядочному и почтительному по отношению ко мне? Меж нами нет и не было никогда и тени осложнений. Просто я был слишком занят разными неприятными обязанностями, которые накладывает на меня мой сан, и поэтому не подписал вовремя рескрипт.

Тамплиер не произнес ни слова ни в похвалу, ни в осуждение. С суровым лицом он наблюдал, как перо яростно скребет по пергаменту, как застывает воск с оттиском печати виконта. Он даже не снизошел до благодарности. Льстец же не знал, как ему держать себя. Его козьи глазки так бегали по лицам от одного к другому. Внимательному зрителю эта молчаливая сцена сказала бы о многом.

И вот наступил последний вечер в Молеоне, и все собрались на последнюю трапезу за длинным столом. Несмотря на то, что нам не терпелось пуститься в дорогу, нас охватила тревога, действию которой мы пытались сопротивляться. Жанна встала первой. Проглотив хлеб с маслом и кружку парного молока, она обошла весь дом сверху донизу. Добравшись до самого верха башни, она из-за зубцов долго глядела на мягкие очертания родных черепичных крыш, большую каминную трубу, из которой уже валил серый дым, на полный народа двор, конюхов, навьючивавших мулов, и взнуздывавших верховых лошадей, слуг, запасающих воду на день из колодца, и на темный, бескрайний, густой лес Молеона, встающий сразу за стеной и частоколом ограды, спускающийся до самых деревенских хижин и снова поднимающийся к подножию обители, сливаясь с голубой линией холмов. Ощущая какое-то смутное предчувствие недоброго, девушка кусала губы, чтобы не расплакаться. Подбадривая ее, стражник отважился сказать: