Корабельная слободка - страница 15

Все стены в каюте турецкого адмирала обиты венецианской парчой, и пахнет в каюте сандаловым деревом и розовым маслом. Все источает здесь сладкий, приторный аромат: лисья шуба адмирала в стенной нише; его парадный мундир с турецкими орденами, с английскими и французскими медалями; закругленная седая борода и черные расчесанные и разглаженные усы.

Старик только что вернулся с обхода кораблей. Теперь у себя в каюте он греет руки над медной жаровней. Потом тянется с низенького дивана к туалетному столику, где торопливо тикают карманные часы. Не открывая крышки, адмирал нажимает стерженек на часах, и «динь-динь-динь-динь» разлетается по каюте: двенадцать слабых ударов, точно там, в часах, серебряный молоточек бьет о золотую наковаленку. Осман-паша вздыхает: часы эти — подарок Махмуда Второго, покойного султана.

Но уже полдень! Сейчас должен явиться вызванный на адмиральский корабль командир двадцатипушечного парохода «Таиф» Мушавер-паша, рыжий буйвол, как зовут его на турецкой эскадре. И верно: буйвол, вот он, уже топочет по лестнице и вваливается к адмиралу не спросясь.

Мушавер-паша совсем не похож на турка. Второму султану служит Мушавер-паша, и двадцать пять лет носит он, поверх рыжей щетины на голове, турецкую феску. И все же буйволоподобный британец Адольфус Слэйд не стал за эти годы подлинно Мушавером-пашой. Его можно выкупать в розовой воде, а от него все равно будет разить портером, английским табаком, портовой таверной.

На полу в каюте, на ковре, развернута английская карта Черного моря, и Осман-паша водит по ней тростью. Легко шуршит бамбук по гладкой бумаге, и тих голос адмирала:

— Черное море… — Осман-паша провел тростью зигзаг по поверхности карты и продолжал все так же тихо: — В Черном море, близ турецких берегов, — русские корабли. Русские корабли… — повторил он, вычертив на карте той же тростью полосу арабесок. — Куда они идут, корабли неверных, и в какую сторону повернет их аллах?

Адольфус Слэйд молчит, плотно сомкнув губы и выкатив белесые глаза. Потом надвигается на адмирала…

— Хов-хов! — явственно раздается в каюте. — Голос у Слэйда громкий и сиплый. Слэйд не говорит, а лает. — Что? — кричит он. — Русские?..

И он хохочет, сорвав с головы феску:

— Хов-хов-хов-хов!.. Русские… Ноябрь месяц!.. Теперь, в месяц ветров, подойти к Синопу, под береговые батареи…

И Слэйд, запрокинув голову, снова разражается дробным, сиплым, затяжным лаем:

— Хов-хов-хов-хов!.. Нахимов… Бежит теперь Нахимов во весь опор домой, в Севастополь. Бежит и оглядывается, не дымит ли «Таиф» позади. Смотрит Нахимов в трубу, не гонится ли за ним Мушавер-паша. Хов-хов!

Медно-рыжие волосы на голове у Слэйда встают дыбом. Стйснув зубы, Слэйд рычит:

— А Дондас, вице-адмирал Дондас? Где теперь Джеймс-Уитли Динс-Дондас?

Осману-паше хорошо известно, что командующий английским флотом вице-адмирал Дондас стоит со своей эскадрой на Босфоре. Он, конечно, не замедлит, этот Дондас, ринуться из Босфора в Черное море на выручку Синопа. Но, выручив Синоп, уйдет ли он из Синопа?

А Мушавер-паша Адольфус Слэйд, вскинув измятую феску обратно к себе на макушку, шагает по адмиральской каюте из угла в угол. Он сдвинул с места туалетный столик, чуть не опрокинул раскаленную жаровню… Осман-паша морщится: уж всегда от этого рыжего буйвола столько беспорядка! Но буйвол, небрежно кивнув адмиралу, вываливается из каюты, оставляя в ней свой запах.

И снова тихо.

Тихо в адмиральской каюте на «Айны-аллахе», тихо на Синопском рейде и в самом Синопе тихо. Это там, в Стамбуле, шум и гам огромного человеческого базара. Совсем не стало покоя правоверным мусульманам с тех пор, как англичане и французы заполонили Стамбул. Все в Стамбуле пляшут под дудку этих чужестранцев. Сам повелитель правоверных султан Абдул-Меджид шагу не ступит, не переговорив с английским послом Стрэдфордом Рэдклифом. Но от Стамбула до Синопа — до четырехсот морских миль. Не доходит сюда грохот житейских бурь, в это сонное царство.

В Синопе, позади деревянных домов с черепичными кровлями, — сады, где растут гранаты, и оливки, и миндаль. Над верхушками вековых кипарисов во дворе главной мечети еле бродит слабый ветер. И журчит, журчит день и ночь фонтан под навесом на тонких точеных столбах. И здесь же, у фонтана, Ибрагим-ибн-Джамиль, выживший из ума старик, торгует амулетами