Коробки - страница 5

Ларри Хэдлок теперь возле боковой стены. По улице перед домом медленно ползут машины, солнце начало опускаться к деревьям. Я слышу, как бур­чит косилка. Несколько ворон снимаются с теле­фонного провода и слетают на свежевыкошенный газон перед домом.

— Я буду по тебе скучать, сыночек, — говорит ма­ма. А потом добавляет: — И по тебе тоже буду ску­чать, Джил. Мне вас обоих будет не хватать.

Джил делает глоток и кивает.

— Главное, чтобы вы благополучно добрались, и чтобы в конце вас ждало именно то, чего вы хотите.

— Когда я там обживусь — а уж это, дай бог, мой по­следний переезд — приезжайте в гости, — говорит мама.

И смотрит на меня, ожидая, что я кивну.

— Приедем, — отвечаю я.

Но знаю, что говорю неправду. Там, в Калифор­нии, обрушилась моя жизнь, и больше я туда не вер­нусь.

— Жаль, что вам у нас совсем не по душе, — гово­рит Джил. — Жаль, что вы не смогли прижиться. Знаете, что? Ваш сын ужасно за вас переживает.

— Джил, — говорю я.

Но она встряхивает головой и продолжает:

— Иногда он даже спит плохо. Просыпается но­чью и говорит: «Не могу уснуть. Всё думаю про ма­му». Вот, — выпаливает она и смотрит на меня. — Я вы­сказалась. Облегчила душу.

— А мне, как ты думаешь, каково? — говорит мама. Потом добавляет: — Другие в моем возрасте живут и радуются. Почему я не такая как все? Мне всего-то хочется найти дом и город, которые бы меня радова­ли. Разве это преступное желание? Вовсе нет. Разве я так уж много прошу от жизни?

Она ставит чашку на пол рядом со своим стулом и ждет, когда Джид скажет, что она просит совсем немного. Но Джил молчит, и через минуту мама начи­нает разглагольствовать, как она собирается радо­ваться жизни.

Некоторое время спустя Джил опускает глаза и, глядя в чашку, отпивает еще кофе. Я вижу, что она перестала слушать. А мама все говорит и говорит. Вороны разгуливают по газону перед домом. Слы­шатся вой и глухой удар — в косилку набилась трава, и она заглохла. Через минуту, после нескольких не­удачных попыток, Ларри запускает ее снова. Воро­ны взлетают обратно на провод. Джил кусает но­готь. Мама говорит, что завтра утром приедут из ме­бельной комиссионки и заберут то, что она не собирается отправлять автобусом или тащить с со­бой в машине. Стол, стулья, телевизор, диван и кро­вать пойдут на продажу.

В комиссионке сказали, что карточный столик они не возьмут, так что мама собирается его выбро­сить — если только нам он не нужен.

— Мы его заберем, — говорю я. Джил поднимает глаза. Она начинает что-то говорить, но, передумав, обрывает фразу.

Завтра днем я отвезу ее коробки на автовокзал и отправлю их в Калифорнию. Последнюю ночь мама проведет у нас, как и договаривались. А по­том, с утра пораньше, двинется в путь. Через два дня.

Она все говорит. Описывает во всех подробнос­тях, как будет добираться до Калифорнии. До четы­рех часов вечера она, не вставая, просидит за рулем, потом переночует в мотеле. До темноты она надеет­ся попасть в Юджин. Юджин — симпатичный горо­док, она там уже останавливалась, по дороге сюда. В мотеле она засиживаться не станет, выедет на рас­свете и, если Бог ее не оставит, к середине дня окажется в Калифорнии. А уж Бог ее не оставит, в этом она уверена. Стоило столько держать ее на свете, чтобы потом оставить. У Бога на нее есть виды. Она в последнее время много молилась. И за меня моли­лась тоже.

— А почему за него? — интересуется Джил.

— Потому что мне так хотелось. Потому что он мой сын, — отвечает мама. — И чего в этом такого? По-моему, нам всем иногда полезно молиться. Мо­жет, некоторые и не молятся. Я не знаю. Я теперь вообще ничего не знаю.

Она поднимает руку ко лбу и поправляет волосы, выбившиеся из-под заколки.

Косилка, фыркнув, смолкает, и вскоре появляется Ларри: он идет вдоль стены, волоча за собой шланг. Дотянув шланг до нужного места, он медленно бре­дет на задний двор включить воду. Разбрызгиватель начинает вращаться.

Мама принимается перечислять все вымышлен­ные обиды, которые якобы нанес ей Ларри с тех пор, как она тут поселилась. Но теперь и я не слу­шаю. Я думаю о том, что она опять пустится в даль­нюю дорогу, и никто ее не переубедит и ничем ее не остановишь. Что мне остается делать? Я не могу ее связать, не могу запереть, хотя, вероятно, когда-ни­будь и придется. Я за нее волнуюсь, у меня душа не на месте. Только она и осталась от всей нашей се­мьи. Мне жаль, что она здесь не прижилась и хочет уехать. Но сам я никогда не вернусь в Калифорнию. И, поняв это, я понимаю и еще одну вещь. Я пони­маю, что вот она уедет, и, скорее всего, я больше ни­когда ее не увижу.