Король Парижа - страница 12

По этой же причине, когда тридцать тысяч восставших, которые устали от крови, нищеты, революционной риторики, не дававшей им хлеба, пригрозили атаковать Тюильри, первым, о ком вспомнил Конвент, был назван Человеколюбец. Баррас[23] отправил гонца в Виллер-Котре на Суассонскую улицу, где в замке Фосс проживал теперь генерал, ведя достойный его служебного положения образ жизни.

Генерал находился на охоте, и Мари-Луиза, которая после замужества убедилась, что её мужа слишком часто призывают под знамёна, послала гонца в другую сторону. Генерала гонец отыскал лишь в конце дня. Тот сразу приказал заложить кабриолет, чтобы немедля ехать в Париж.

   — Как получилось, что меня не нашёл гонец? — спросил он Мари-Луизу. — Ведь ты знала, что я охочусь.

Расплакавшись, она призналась, что подстроила это нарочно.

   — Неужели ты не навоевался? Разве мы не можем хоть немного побыть вместе? Твоя дочь почти не видит тебя. Ты отсутствовал, когда она родилась. Не слышал её первые слова.

   — Не забывай, — с улыбкой ответил Тома-Александр, — что, если бы я не воевал, ты была бы женой фермера с хлыстом.

Генерал с невероятной скоростью преодолел семьдесят пять километров, отделявших его от Парижа. Но прибыл слишком поздно: Конвент, прождав его несколько часов, вверил свою безопасность генералу Бонапарту.

Позднее генерал Дюма без укоризны, но с печалью говорил жене:

   — Не люби ты меня так сильно, Франция могла бы иметь императора Александра, мулата с острова Сан-Доминго, а не императора Наполеона, итальянца с острова Корсика.

Генерал Бонапарт назначил Дюма командующим кавалерией, во главе которой тот творил чудеса. Оба генерала быстро стали близкими друзьями; Дюма входил в число немногих счастливчиков, допускаемых на утренние совещания, которые Бонапарт проводил, лёжа ещё в постели с Жозефиной. Она сразу подружилась с этим антильцем, с кем могла поболтать по-креольски. А Наполеон щипал Дюма за ухо, повторяя: «Со мной вы далеко пойдёте».

Только во время похода в Египет Дюма начал понимать, куда может завести Французскую республику честолюбие Наполеона. Узнав о мечте Наполеона сокрушить Британскую империю и после Малой Азии покорить Индию, он задал себе вопрос, стоит ли французам умирать в песках Египта ради грандиозных замыслов этого человека.

Не в характере генерала Дюма было скрывать свои чувства.

   — Я служу Франции, — заявил он Наполеону, — а не личному честолюбию одного человека.

   — Я мог бы приказать расстрелять вас за неисполнение приказов! — взревел Наполеон.

Генерал Дюма просил перевести его во Францию. Просьбу тотчас удовлетворили. Но едва он отплыл на судне по Средиземному морю, которое наводняли британские корабли, Наполеон заподозрил генерала в том, что он хочет приехать в Париж, чтобы занять там место главнокомандующего.

Нам неизвестно, были ли агенты Наполеона инспираторами захвата Дюма в порту Таренте и заточения его в тюрьму неаполитанскими Бурбонами; но одно мы знаем точно: Наполеон не предпринял никаких попыток его освободить. В тюрьме Дюма испытал чудовищные муки. Несколько раз его пытались отравить особым способом, чтобы это выглядело так, будто он умирает естественной смертью. И когда через два года генерал наконец был отпущен и вернулся во Францию, он оказался в ненормальном положении полумертвеца-полуживого, ни военным, ни штатским. Ему не удалось получить ни денежного содержания, ни пенсии. Наполеон строго распорядился: «Я больше никогда не желаю видеть этого человека или слышать его имя!»

В итоге для военного министерства Дюма просто перестал существовать. Дело дошло даже до того, что приказали замазать его лицо на картинах, заказанных правительством во славу побед французских армий.

Муж, вернувшийся к Мари-Луизе, сохранял телосложение великана, но его терзала язва желудка, которая вскоре сведёт его в могилу. Хотя какое-то время Дюма продолжал жить с генеральской роскошью, содержал конюшню и слуг, у него не было ни гроша. Самым большим его желанием было увидеть перед смертью сына, и Мари-Луиза обещала ему эту радость.

   — Это будет чёрный дьявол вроде тебя, — весело говорила она. Она была уверена, что родится мальчик, ибо первенец, девочка, никогда так сильно не била её ножками по животу.