Королёв - страница 8

Однако светловолосый только вздохнул: Марс, очевидно, мало интересовал его. Он выдвинул нижний ящик стола, где покоились непонятные вещи — резиновые трубы с металлом внутри, пробки с булавочными жалами, — но почему-то не притронулся к ним, а сделал вид, что смотрит в свои бумаги.

— И что ж вам дома-то не сидится, — укорил он, — что ж вам в родной-то стране не живется — или мало дела у нас тут? На Марс, ишь ты…

Интонация, с которой произносился этот упрек, свидетельствовала о том, что светловолосый не испытывает гнева, а лишь легкую досаду на своего ученика.

— Ну ладно, ладно… Ракетоплан они построить хотели… Отчего ж не построили-то? Денег вам не давали, обижали вас? Помните, как сами-то расшифровывали вашу ГИРДу?

К. смолчал, по-видимому не помня, и тогда светловолосый, как делал это нередко, ответил сам за него:

— Группа Инженеров, Работающих Даром… Нет, я понимаю — юмор, да… Смешно… Чего ж не пошутить… Даром за амбаром… Но ведь и взаправду — все на финансирование жаловались, клянчили, клянчили…

— Нет-нет, — сказал поспешно К. (я с удивлением почувствовал, что он говорит неправду — зачем?!), — все было в общем и целом нормально Почему не построили… Начнем с того, что… В первое время я хотел установить реактивный двигатель Цандера на планер Черановского — это летательный аппарат без крыльев и фюзеляжа, дающий значительную экономию в весе и уменьшение силы лобового сопротивления в сравнении с обычными конструкциями…

Ах, я ровным счетом ничегошеньки в этом не понимал.[3]

— …Но позже выяснилось, что я ошибался, так как эта конструкция не позволяет…

К. сделался почти словоохотлив: как я понял, он рад был, что строгий экзаменатор наконец-то поставил перед ним вопрос, ответ на который он знал хотя бы в самых общих чертах. Светловолосый эту словоохотливость оценил: еще дальше от себя толкнул стакан с янтарной жидкостью. Теперь стакан был на самом краешке стола, малая часть его хрустального донышка даже нависала над полом. Но К. не решался потянуться к этому стакану, хотя вся душа его рвалась к нему, все его ощущения были сосредоточены на одном этом предмете; только рука чуть дернулась, но тотчас повисла опять.

Мы, марсиане, не изобретательны: мне никогда бы не пришло в голову, что инструментом адской муки могут стать такие простые предметы: стул, стол. стакан.

— Ошибались, значит.

— Ошибался. Планер Черановского для этой цели не подходил…

— Вот и славно, — сказал светловолосый и вынул из стакана ложечку, обтерев ее о лист бумаги, — хоть в чем-то вы не пытаетесь мне возражать… Ужасный вы спорщик, Сергей Палыч, как только ваши коллеги с вами ладили… Значит, этот ваш, как его, Черановский пытался вам подсунуть негодную конструкцию… Вредитель, так?

К. сделал какое-то слабое движение головой, которое светловолосый предпочел истолковать как утвердительное.

— Да вы берите, пейте чаек, — сказал, улыбаясь, светловолосый, — это я вам налил.

Если до этой минуты во мне все сжималось от гнева и жалости, то теперь я так обрадовался, что едва не соскочил со своего шкафчика — то-то изумился бы светловолосый, если б чахлая герань вдруг пустилась прыгать по комнате вместе с горшком! — но радость моя была преждевременна… Едва К. неловкими, опухшими пальцами попытался взять стакан, как последовал молниеносный, как у кобры, выпад — и вот уже осколки вновь рассыпаются по полу, а К… К. — лежит…

Я трясся и плакал; я не мог больше на это смотреть; мне требовалась хотя бы небольшая передышка; я ушел.

Отчего я не вмешался, отчего своею мысленной силой не сосредоточился на светловолосом, отчего не умолял его не избивать больше К., не приказал дать К. — пусть не стакан, но хоть ложку, хоть каплю воды?

Боже, боже, если б мы и вправду были так могущественны, как пишут о нас земляне в своих прекрасных фантастических книгах! Я был обязан беречь свои силы: усилие, которое потребовалось бы от меня для выполнения самого малого ментального воздействия на столь чуждую и сложную психическую систему, как человек, было бы столь огромно, что одно-два, максимум — три таких усилия полностью исчерпали бы мои жизненные ресурсы; вмешавшись в жизнь К. в этот момент, я бы таким образом лишил его надежды на помощь впоследствии, когда, быть может, моя помощь понадобится ему куда больше, ведь крестный путь его, возможно, лишь только начинался. Я не знал, когда наступит критический момент, не знал, что мне предстоит сделать на этом пути: мостом ли выгнуться в последний миг над пенящейся водою, змеей ли свернуться, чтоб нанести занесшему нож злодею смертельный удар, принудить ли чью-то руку написать на листке бумаги «Не возражаю»; я знал только, что жизнь людей полна опасностей (которые, надо заметить, они преимущественно сами себе создают); знал, что я должен ждать, ждать и быть начеку, ждать и быть готовым в любую минуту принять единственно верное решение, ждать и помнить о том, что, растратив свою ментальную силу, впоследствии я уже не был бы способен ни на что, даже на передачу информации своим собратьям; душе моей навсегда был бы отрезан путь к возвращению домой, и самое лучшее, на что я после этого мог надеяться, — догнивать свой век вместе с этой бессловесной геранью.