Королева Виктория - страница 10
Под именем господина Мелмота во Франции жил Оскар Уайльд, вышедший месяц назад — в шесть часов утра 19 мая — из одиночной камеры в тюрьме города Рединга после двухлетнего заточения там, к которому он был приговорен за «содомию», как в притворно добродетельной Англии именовали гомосексуализм. В тюрьме с ним обращались так, как «не посмели бы обращаться, — уверял он, — даже с животными». Он страдал от голода, бессонницы, тяжелой болезни. Ему не разрешали ни читать, ни писать. Он похудел на десять килограммов. Умрет он, кстати, от последствий этого жестокого обращения. Но при всем том он захотел отпраздновать юбилей Виктории, которая, по его мнению, входила в тройку «великих людей» XIX века вместе с Наполеоном I и Виктором Гюго. Он любил ее. «Она похожа, — уверял он, — на рубин, оправленный в гагат».
Оскар Уайльд не был злопамятным. А ведь именно в день рождения королевы, 24 мая 1895 года, в атмосфере морально-патриотического рвения его осудили за постыдную связь с лордом Дугласом, вторым сыном лорда Куинсберри. Во время своей обвинительной речи прокурор не удержался от восклицания: «Это худшее из дел, которое мне когда-либо приходилось вести!» — что вызвало шумное одобрение зала. На следующий день пресса единодушно рукоплескала вынесенному приговору. Лишь «Дейли кроникл» позволила себе некоторое сочувствие в адрес самого великого драматурга XIX столетия. В течение месяца Уайльд подвергался «наказанию кнутом», после чего его друг Альфред Дуглас обратился к королеве с прошением о снисхождении к несчастному. Но министр внутренних дел «выразил сожаление, что не мог посоветовать ее величеству удовлетворить это ходатайство».
Между тем Уайльд не был для Виктории первым встречным. Когда принц Уэльский впервые повел свою мать в театр через двадцать лет после смерти Альберта, он повел ее на пьесу под названием «Полковник», которая представляла собой сатиру на Оскара Уайльда. Шестью годами позже Уайльд обратился к королеве с просьбой написать стихотворение в его газету «The Ladie’s World»[7]. Виктория отказала ему, но в целом публикации в его газете ей понравились.
Уайльд вбил себе в голову, что ему непременно нужно предстать перед судом, ибо «если он должен быть осужден, то и эпоха должна разделить с ним эту участь», — говорил он. Карая его за гомосексуализм, английское общество демонстрировало собственное лицемерие. Уайльд подозревал лорда Роузбери, пользовавшегося расположением королевы, в гомосексуальной связи с его личным секретарем, который был не кем иным, как старшим братом Дугласа. Правда, в самом начале процесса Роузбери намеревался выступить в защиту обвиняемого, но его коллега Бальфур отговорил его от этой затеи: «Если вы сделаете это, то проиграете на выборах».
В историю имя королевы Виктории вошло как синоним воинствующего пуританства, поработившего английское общество и все народы Британской империи. А между тем сама государыня не являлась инициатором этой культурной контрреволюции. Она сочувствовала ей, следила за ней, возможно даже слегка «сдерживала», как уверяла «Таймс» утром в день ее юбилея. Ее восшествие на престол совпало с бурным развитием методистской церкви, которая насаждала респектабельность с усердием, достойным святой инквизиции. На смену развращенности английской аристократии — «самой развратной аристократии в Европе» — пришла возрождающаяся религиозность, во всяком случае, среднего класса и народных масс, что стало отличительной чертой нового времени.
В ее царствование расплодились эти гадкие частные школы, ставшие декорациями множества романов от «Джен Эйр» до «Дэвида Копперфилда». Детям там прививали отвращение к тленной плоти, «этой мерзости, недостойной какой-либо заботы». Пылающие священным огнем «их преподобия» с гладко выбритыми лицами поучали, что смех и развлечения суть силки, расставленные Лукавым. По воскресеньям все кабачки и лавки закрывались. Любые виды трудовой деятельности запрещались. Богобоязненность объявлялась истоком мудрости. Смерть стала любимой темой художников. Отдых целиком посвящался чтению лучшей книги на Земле — Библии. Она закаляет души, которые ничем не испугать, ничем не обескуражить, ничем не сразить. Она требует от жен безропотности и покорности Божьей воле, велит им носить черные платья, не позволяющие разглядеть под ними признаков женственности.