«Короли» снимают табель - страница 28
Вечером клуб показался мне непривычно уютным. Ах вон оно что! Просто постирали занавески, пол начисто вымыт, на сдвинутых столах постелены чистые скатерти. Всюду полевые цветы, свежие, только что сорванные. Народу полным-полно. Все поселенцы, начиная с тети Маруси и кончая Воробьевой, принаряженные, отутюженные. Но особенно красивой выглядит сама виновница торжества — Лиза. Наш комендант уже, конечно, тоже здесь. Вместе с чернобровой супругой. И вся комсомольская братия в сборе. Не видно только Кости. Однако начинать все еще не начинают. Чего-то ждут. Каляда поминутно поглядывает на дверь и заметно нервничает. Так проходит добрых полчаса. Каляда советуется с Петром — придется, видно, начинать, не ждать же до вторых петухов. Я тоже беспокоюсь. И хотя не знаю, как именно собирались комсомольцы затащить на это празднество твердокаменного Деревяшко, понимаю, что затея сорвалась. А жаль!
Николай Семенович приглашает всех к столу, где расставлено угощение.
Воробьева с ходу тянется к миске с салатом. Баба Киля чинно усаживается и старательно оправляет туго накрахмаленную юбку. Надежда сидит с каким-то рослым парнем — это, по-видимому, и есть ее будущий муж. Тетя Маруся солидно откашливается — готовится сказать приветствие. Марго-Люда сегодня накрашена меньше обычного, и от этого ее внешность только выигрывает. Гулидова и Цымбалова, перемигнувшись, придвигают к себе поближе графин с красноватой жидкостью, не ведая о том, что там налит всего-навсего морс. Каляда встает, собираясь открыть торжество. И в этот самый момент дверь широко распахивается и входит «сам» директор, за которым, запыхавшись, следует какой-то незнакомый субъект в очках, с черными усиками и фотоаппаратом через плечо. За этими двумя как-то боком, видимо с чувством неловкости, протискивается парторг. Директора как будто подменили — лицо его так и сияет.
— Где у нас виновница торжества? — весело спрашивает он и бросается пожимать руку вконец смущенной Лизе.
Субъект с усиками быстро подбегает.
— Хотелось бы запечатлеть.
— Запечатляйте, молодой человек, запечатляйте, — не выпуская Лизиной руки, Деревяшко, осклабясь, смотрит в фотообъектив.
Вспыхивает магний. Аппарат щелкает.
— Итак, можно считать, что нас увековечили для потомства. — Деревяшко, наконец, оставляет Лизину руку. — Очень прошу вас, дружище, не забыть прислать мне экземпляров десять газет, когда это появится…
— Непременно, — обещает корреспондент. — Непременно.
Каляда так и сияет.
Все шумно усаживаются за стол. Деревяшко, едва успев усесться, подымается, держа в руках граненый стакан. И, выпятив грудь, обращается к Лизе:
— Мне хотелось бы, многоуважаемая, извините, не знаю, как вас по имени-отчеству…
— Лиза, Лизавета, — подсказывают в несколько голосов сидящие за столом.
— Елизавета Сергеевна, — уточняет комендант, который, наверное, даже если ночью разбудить, так и то без запинки перечислит имена и отчества поселенцев.
— Итак, позвольте мне, уважаемая Лизавета Сергеевна, поздравить вас с днем вашего рождения (от директора так и веет добродушием). Поздравить с днем вашего рождения и пожелать вам… пожелать вам… — Деревяшко ставит стакан и лезет в карман. Достает помятую бумажку, расправляет ее. Подносит к самым глазам. — Ну и почерк у тебя, Григорий, как курица лапой…
Парторг смущенно заглядывает в бумажку, подсказывает: «Пожелать вам наилучших успехов».
— Пожелать вам наилучших успехов, — повторяет Деревяшко. — И снова берет бумажку себе. — Я всегда знал и говорил, — читает он запинаясь, — что дело перевоспитания есть наше общее дело. Что мы не можем стоять в стороне от тех задач, которые на нас возложены. Что мы не собираемся наказывать дважды людей и без того уже наказанных…
Каляда поглядывает на сидящих за столом — ради них и притащили сюда этого Деревяшко. Поселенцы довольны — похоже, что директор сменил гнев на милость.
— Я считаю… — продолжает дальше читать по бумажке Деревяшко и вдруг, как бы вспомнив что-то, оборачивается к обладателю фотоаппарата. — Вы, между прочим, молодой человек, успеваете записывать? Я не слишком быстро говорю?