Коровы - страница 2

Тот день, тогда он был подростком, окончательно доказал ему то, что он подозревал с рождения, — он не может справляться с жизнью так, как получается у других. В отличие от них он не мог влиять на сеть событий, опутывающую его, он не мог совершить никаких изменений. Тогда Пес не взглянул на него с яростью, не зарычал от боли, он просто удивлялся: как Стивен позволил такому случиться? В те дни Пес был юным и еще не узнал, насколько беспомощен Стивен перед Зверюгой.

Теперь животное высрало темную какашку на кучу порванных газет в коридоре. Хороший. Разбит пополам и все равно выворачивается наизнанку, чтобы понравиться.

Зверюга принесла завтрак.

— Приятного аппетита, солнышко. Мамин милый сыночек сейчас все скушает.

Она села напротив него и шлепнула ломти недожаренного мяса ему в тарелку. Масло со сковородки имело какой-то странный оттенок, напоминающий мокроту.

— Кушай на здоровье. Не откажемся ведь мы от маминой еды, которую она специально для тебя приготовила?

Стивен взглянул на ее обрюзгшую физиономию, на темные жирные складки и нечистую кожу, на серые угри, число которых с годами увеличивалось, подобно кольцам на дереве. Седые волоски на подбородке были приглажены крошками от тысяч приемов пищи, и у нее висела сопля под носом. Он собрался с силами.

— Я это есть не могу.

Он воткнул вилку в кусок и опустил глаза, он хотел бы храбро посмотреть ей в лицо, но был бессилен вынести кошмар ее взгляда. Чудище вздохнуло и заговорило безжалостным голосом:

— И так каждый день. Каждый день одна херня.

Я, Стивен, тебе приготовила, старалась и хочу, чтобы ты поел. Она зажала вилку в кулаке и начала жрать помои на тарелке. Движения ее были медленными и ритмичными, как будто внутри ее рыхлого, обрюзгшего тела вращался какой-то сильно затянутый механизм. Жир складками весел у нее на плечах, и, жуя, она шумно дышала через нос.

— Такое дерьмо. Даже не прожарено как следует.

Зверюга выплюнула изо рта пищу и начала визжать:

— Дерьмо! Дерьмо! Ты, мудак неблагодарный!

Другой бы наизнанку вывернулся, чтобы так поесть!

Стивен крепко ухватился за ножку стула и отвечал ей так, словно его слова были лодочками, которые он пускал в бушующее море ее воплей.

— От такой жрачки другой бы сдох.

— Ах ты, сука! Жри, козел!

Ее слова лезли по грязным кафельным стенам. В этом узком пространстве за пределами мира их ярость заставляла город замолчать. Она поднялась из-за стола и стояла, ждала, когда он сдастся, в горле у нее что-то бурчало, и она стиснула зубы.

У Стивена больше не было сил сопротивляться. Ужас, охватывающий его перед гнусным чудовищем, стоящим перед ним, стирал в пыль ту маленькую баррикаду, с помощью которой он надеялся сделать утро другим. Он подцепил вилкой кусочек мяса. Желудок его содрогнулся, но, как и во всякий раз во время приема пищи, он клал еду в рот, пережевывал и проглатывал. И так, пока тарелка не опустела.

В автобусе, везущем его на мясокомбинат, он чувствовал себя замученным и оскверненным из-за лиц других пассажиров, откормленных на кашах и фруктах. Ему хотелось протянуть к ним руку и дотронуться, чтобы убедить себя в том, что он принадлежит к миру, который во многом похож на их мир. Но сам он знал, что это не так, и если он попытается коснуться их рукой, они отодвинутся назад, как в киношном спецэффекте.

Вместо этого он их разглядывал. Они были настолько реальнее, чем он, что вокруг них сияла аура определенности их существования. Он почувствовал, что рассыпается от солнечного света и движения автобуса, словно его контур состоял из песка или зубного порошка.

Еще в автобусе на рваных сиденьях сидели парочки и светились самыми густыми красками. Принадлежность миру, завершенность отрывали их от стекла безопасности и штампованной стали, они оказывались так близко к Стивену, что он чувствовал, как между ними течет любовь. Именно жизнь таких, как они, показывают по телевизору. Они знают правила, они играют и никогда не считают себя проигравшими.

Это были боги из какого-то другого, золотого мира. Как и у него, у них были руки, ноги, лица, выражение которых зависело от эмоций, они даже старели. Но они были выше него. Воздух, вдыхаемый ими, не был его воздухом, и свет, который падал на них, происходил от более теплого источника, нежели солнце. Он жаждал уподобиться им, влиться в массу нормальности, которая катодными волнами проходила через мертвые ночи его одиночества.