Корректор. Книга первая - страница 10

Веда покачала головой:

— У меня такое чувство… — она тяжело вздохнула, — Впрочем, как знаешь, мужчина сам должен решать, что ему делать, а что нет.

Родители мои, не ведая всей подоплёки дела, недолго сопротивлялись. Отец, пожав плечами, сказал:

— Ну, что ж, рано или поздно птенцам приходится покидать родительское гнездо в поисках своего пути. Иди, сын, и да хранят тебя боги.

Матушка, с трудом сдерживая слёзы, собрала меня в дорогу.

Проходя мимо поместья Веды, я не мог не заглянуть к ней. Как ни странно, она была спокойна, и даже весела. Поцеловав меня в щёку, она сказала:

— Знаешь, лучший способ сделать так, чтобы тебе было не скучно в дороге, а мне спокойней, возьми себе спутника. — Она показала рукой на мужчину, стоявшего немного поодаль. — Его зовут Селестий, он был рабом в моём доме, но сейчас я даю ему свободу, чтобы он сопроводил тебя до Рима и обратно. Помог тебе в дороге, защитил от злых людей. Селестий — бывший гладиатор, поэтому военное искусство ему знакомо.

Мужчина подошёл к нам, приложил руку к сердцу и поклонился:

— Моя госпожа, я очень многим тебе обязан, поэтому не сомневайся, я сделаю всё так, как мне велят моя совесть и мой долг.

Я растерялся. С одной стороны мне так не хотелось делить свои лавры с кем-либо, а с другой…. Отказаться от помощи умелого слуги было бы неразумно.

— Хорошо, милая, я сделаю всё, как ты скажешь.

Селестий, крепкий мужчина, лет тридцати пяти, с совершенно невыразительным лицом. Такое увидишь в толпе и через миг забудешь. Что его выделяло — это шрам над правой бровью в форме цифры пять. Я усмехнулся:

— У тебя на арене был свой собственный номер?

Тот как-то странно посмотрел на меня:

— Трудно в моей профессии остаться красавцем, таким как ты, — он снова поклонился, как показалось, с лёгкой иронией. Мне это не очень понравилось, нужно будет поставить бывшего раба на место.

Впрочем, я тут же забыл об этом маленьком недоразумении, поскольку утро было свежим, воздух чистым, дали манящими, а будущее рисовалось самым радужным. Очень немного времени понадобилось, чтобы понять, что расстояние в несколько стадий сильно отличается от расстояния во много-много лиг. Уже к полудню я почувствовал, что дальше идти, сил уже нет. Селестий перехватил мой заплечный мешок:

— Давай, я понесу. Ты пока привыкнешь к долгому пути, пройдёт какое-то время. А мне труда не составит нести два мешка.

Я был ему очень благодарен за это проявление чувства товарищества. На время даже забыл о той неприязни, которая возникла к нему в начале. Когда солнце подобралось к зениту, Селестий предложил сделать привал в ближней оливковой роще.

— Нужно переждать полуденный зной, иначе мы останемся совсем без сил.

Мы расположились в тени, выпили вина, сильно разведённого водой, и перекусили.

— Позволь спросить тебя, — произнёс гладиатор, — зачем ты взял такой тяжёлый мешок? В пути это может оказать плохую службу. Мне показалось, что я возводил напраслину на него и, что он может оказаться совсем неплохим человеком и спутником, и можно было ему довериться:

— Всё очень просто. Мои родители не знают, с какой целью предпринято это путешествие в Рим. Отец думает, что я хочу попробовать открыть торговлю в столице. Поэтому он дал мне немного образцов своей работы, чтобы я их попробовал продать. Но ты сам понимаешь, что это не основная моя задача.

— Как же ты собирался идти один и с такой тяжестью? — Усмехнулся Селестий, — Неужели ты не представляешь, что такое, столь дальняя дорога?

Я прерывисто вздохнул:

— Честно говоря, нет. Я думал за неделю управлюсь.

Бывший раб расхохотался:

— О боги, неужели ты так наивен? Пешком до Рима придётся идти больше месяца!

Холодок пробежал по спине:

— Неужели это так далеко? — Прошептал я. — Мне казалось, что префект, указывающий каждый раз на Рим, на императора, имел ввиду что-то не очень далёкое.

— Эх, мальчик, — вздохнул Селестий, — неужели твои учителя так плохо тебя учили?

— Чему они меня могли научить, — пришлось каяться, — если я их почти не слушал. Мне казалось, что я и так всё знаю лучше, чем они. Они мне казались тупыми, узколобыми баранами, зазубрившими свои прописи на досках, и заставляющих и меня зубрить эти проклятые строчки. Если философию и риторику я как-то смог преодолеть, то к политике никакого влечения не было.