Корректор. Книга первая - страница 6

С большим трудом, перебирая ногами, когда глаза уже не видят, уши не слышат, а тело молит только об одном — упасть, и умереть, я тащил огромный крест, на котором меня распнут. Сил добавляло только то, что я умру так же, как мой Господь, Иешуа, Царь Иудейский. Нет, я не одержим гордыней, я просил моих палачей умертвить меня как-то иначе, но они приравняли простого паломника и проповедника к ворам и разбойникам, решив, что казнь должна быть как можно более длительная и мучительная. Что я мог возразить на это? Всё равно меня ни о чём не спрашивали. Мысль о том, что мне предстоит пройти через всё то, через что прошел Иешуа, одновременно пугала и наполняла вдохновением, придающим сил там, где их просто быть не могло.

На вершине холма я с огромным облегчением сбросил свою тяжкую ношу. Вокруг стояла небольшая группа людей, может быть просто зеваки, а может кто-то из тех, кто хотел проводить меня в последний путь, не знаю. Возле сброшенного столба стояла плита алтаря, на которой с трудом угадывались истёртые буквы — «Богу или богине, мужу или женщине». В глазах солдат, оградивших меня от толпы, читалась смертная тоска и обыденность. Нынешним жителям Рима действительно было всё равно, кого сейчас распнут, бандита с большой дороги, отнявшего последний кусок хлеба у сироты, или малолетнего мальчишку, вся вина которого состояла в нескольких, может быть и необдуманных словах. Если у них даже боги, и те обезличены, то, что говорить о людях?

Всё началось чуть больше года назад. На улице шёл холодный, зимний дождь, пресекающий всякие мысли о прогулке в соседнюю деревню, где жила молодая хозяйка небольшого поместья, с которой я проводил свободные вечера, и которую имел большое желание весной привести к алтарю Венеры.

Мне только минуло шестнадцать лет, То ремесло, которым занимались мужчины нашей семьи, и позволявшее смело смотреть в завтрашний день, я освоил, конечно, в общих чертах. Но и это наполняло меня фамильной гордостью и позволяло смело смотреть в будущее.

Все мужчины моей семьи были золотых дел мастерами, проще говоря, ювелирами. Те, кто думают, что ювелир купается в роскоши благодаря прикосновению к драгоценным камням и благородным металлам, жестоко ошибается. Труд тяжкий, не оставляющий времени ни на что другое. Мой отец практически потерял зрение, спина его уже не разгибалась. В дождливые, холодные зимние дни, суставы рук наливались, и пальцы его совершенно теряли подвижность. Матушка, как могла, помогала его рукам. Она постоянно готовила различные растирки и подолгу массировала, прикладывала разные примочки, возносила молитвы, приносила жертвы Асклепию и Минерве на домашнем жертвеннике. Постоянно упрашивала ларов — духов — хранителей дома помочь в исцелении кормильца. Да, эти руки кормили нас. Мне, в мои шестнадцать, было совершенно некогда принимать участие в жизни семьи. В этом возрасте, все знают, учение идёт из-под палки, советы родителей кажутся стариковским бредом, а грядущее рисуется в розовых тонах. Все, кому когда-то было шестнадцать, прекрасно понимают, что родители совершенно ничего не знают о современной жизни, ведь жили они тысячу лет назад и нынешнее поколение молодых, по их мнению, в будущем не ждёт ничего хорошего. Получив какие-то знания, освоив пару основных приёмов в работе, я, естественно, возомнил себя самым большим знатоком ремесла, которому дальнейшая учёба ни к чему. В шестнадцать — мы самые умные и готовы в этой жизни на всё!

Сейчас, когда прошло чуть больше года, я многое стал понимать. Столько ошибок, сколько наделал я, иному хватит на несколько жизней.

Многое изменилось, когда я познакомился с Ведой. Эта девушка совершенно перевернула мой мир. Её с юных лет готовили стать весталкой, жрицей богини Весты. Веда была очень горда предназначавшейся ей ролью — неусыпно следить за поддержанием вечно горящего огня в жертвеннике богини. Её родители, провинциальные аристократы, чуть с ума не сошли, когда верховная жрица храма Весты объявила им о своём решении.

Но, в одночасье мир рухнул. Ей было всего девять лет, когда их садовник, в пьяном угаре, изнасиловал её. На крики девочки сбежалась вся дворовая челядь. Веду, слуги очень любили за её нежную красоту и доброе отношение ко всем, без исключения, людям. Она одинаково ласково разговаривала и с родителями, и с рабами, чистящими нужники. Пьяного садовника растерзали на месте, однако непоправимое уже произошло, потому, что весталкой могла стать только девственница. Исключения из этого правила не допускались.