Космическая тюрьма - страница 13

Это его возмущение по поводу собственной судьбы приняло новую форму на Рагнароке, где до его прежнего положения никому не было никакого дела, и где незнание каких-либо ремесел или навыков охоты превращало его лишь еще в одного простого рабочего.

В тот день, когда Беммон бросил вызов Прентиссу и; усомнился в его мудрости как лидера колонистов, солнце палило особенно безжалостно. Беммон рубил и заострял колышки – эту работу поручил ему бывавший иногда снисходительным Андерс, когда Беммон стал настаивать, что находится на грани инфаркта от выполнения более тяжелой работы. Прентисс торопился и прошел бы мимо него, если бы Беммон не остановил его резким окриком:

– Эй, ты, остановись на минуту!

Беммон держал в руке топорик, но на земле лежал всего один готовый колышек; и лицо его было красным от злости, а не от напряжения. Прентисс остановился, думая, не напрашивается ли Беммон на сломанную челюсть, а тот тем временем подошел к нему.

– Как долго, – спросил Беммон хриплым от злости голосом, – ты думаешь, я буду терпеть это абсурдное положение?

– Какое положение?– спросил Прентисс.

– Эту идиотскую настойчивость в привлечении меня к физическому труду. Я единственный на Рагнароке член Совета Планирования Афины, и ты-то наверняка можешь понять, что эта толчея суетящихся людей, – Беммон указал на занятых тяжелым трудом мужчин, женщин и детей вокруг них, – может быть преобразована в действенный организованный рабочий отряд только благодаря умелому руководству. И тем не менее мои способности в этой области игнорируются, и меня принудили работать простым лесорубом!

Он злобно отшвырнул топорик на камни у своих ног, тяжело дыша от негодования и показывая своим видом, что бросает вызов Прентиссу.

– Я требую уважения, которого заслуживаю!

– Посмотри, – сказал Прентисс.

Он указал на группу людей, проходящих мимо них. Шестнадцатилетняя девушка согнулась почти пополам под тяжестью бревна, которое она несла на своих плечах, ее некогда миловидное лицо покраснело и покрылось потом. Следом за ней двое двенадцатилетних мальчиков волокли бревно еще больших размеров. За ними шли несколько маленьких детей; каждый из них нес столько заостренных колышков, сколько он мог унести на себе, даже если это был всего лишь один. Все они старались двигаться как можно быстрее; чтобы сделать как можно больше, и никто из них не жаловался, хотя они уже шатались от усталости.

– Итак, ты думаешь, что заслуживаешь больше уважения?– спросил Прентисс. – Эти дети работали бы усерднее, ecли бы ты отдавал им приказания, сидя в тени под деревом – ты этого хочешь?

Беммон поджал губы и на лице его отразилась ненависть. Прентисс перевел взгляд с единственного колышка, который Беммон выстругал за это утро на его белые, без единой мозоли руки. Он посмотрел на топорик, отброшенный Беммоном на камни, и на зазубрину, выбитую на его лезвии. Это был лучший из тех немногих топориков, что у них имелись...

– В следующий раз, даже если ты только затупишь топорик, я раскрою тебе им череп, – сказал он Беммону. – Подбери его и принимайся за работу. Я имею в виду по-настоящему. Или у тебя сегодня к вечеру будут кровавые мозоли на каждом пальце, или завтра пойдешь носить бревна. Ну, пошевеливайся!

То, что казалось Беммону его праведным гневом, тут же оставило его перед яростью Прентисса. Он наклонился, чтобы выполнить приказание, но лицо его по-прежнему искажала ненависть, и когда топорик вновь был у него в руках, он предпринял последнюю попытку угрозы:

– Настанет день, когда мы откажемся терпеть твои садистские проявления власти.

– Хорошо, – ответил Прентисс. – Каждый, кому не нравится мои стиль руководства, может попытаться изменить его – или попытаться заменить меня. Будем драться на ножах или дубинках, ружьями или сломанными топориками, Беммон – любым способом, какой ты выберешь, и в любое время, когда ты захочешь.

– Я... – Беммон перевел взгляд с топорика в своей наполовину поднятой руке на длинный нож на поясе Прентисса. Он сделал глотательное движение, кадык его конвульсивно дернулся, а рука с топориком неожиданно поникла.