Костер - страница 12
— Аль мы хуже людей? У всех ничего, и у нас столько же!
Раз зимней ночью, когда Илья маялся приступами боли, Мавра подогрела на щепочках заваренный с утра липовый чай и, подавая испить, наклонила к мужу раскосмаченную голову, зашептала:
— Ты смерти не зови. Зови житья не короткого. Вот рожу тебе сына, будет помога.
Он оторвался от кружки. Догоравшие щепки чуть вспыхивали на шестке. В полутьме ему плохо видны были Маврины глаза. Он тихонько отвел от лица ее густые, по-ночному черные волосы, всмотрелся. Она глядела ласково.
— Иль не в своем уме? — сказал он.
— Ума тут много не надо, — улыбнулась она, но без своей обычной шутливости, а словно задумываясь.
— Правда, стало быть?
— Правда.
Он смолкнул и все смотрел ей в глаза.
— Попей, покудова не остыло, попей, — сказала она, поднося питье к его губам.
Он вынул из ее рук кружку, стал медленно допивать. Остановившись, проговорил:
— Дождаться еще надо… помогу-то твою…
— Нашу, нашу с тобой помогу, — опять шепотом сказала Мавра.
— Все жданки съешь…
— Жить ради чего будет! — как в горячке, добавила она.
Он выпил чай, она отнесла посудину на стол, вернулась, поправила мужнину подушку, взбила свою, тихо легла рядом.
— Отпустило тебя маненько?
Он молчал. Ему хотелось спросить, когда жена ждет родов, но что-то не допускало до вопроса, и он знал — что не пускает, и дожидался, когда она скажет сама.
Не то чтобы он нарочно загадал, но получалось, как в загадке: ежели Мавра не испугается, скажет, стало быть, все как есть правда истинная, а ежели забоится, промолчит, тогда какая ей вера? Он прикидывал понятные ему сроки и высчитывал — сойдутся они по тайным его приметам или нет.
Этими расчетами и загадываньем Илью будто кто-то дразнил — они забегали вперед всех рассуждений, над которыми работала голова. Не позабылось, как на другой год после свадьбы Мавра родила недоноска. Сколько они потом ни надеялись, детей не было. А жили без нужды. Самая бы пора. Стареть Илья тогда еще не собирался.
— Девку не послал бы бог, — со вздохом подумал он вслух.
— Клясться не стану, а сердцем чую — парень, — сразу отозвалась Мавра.
Они лежали по-прежнему тихо, и он спросил:
— А коль одна останешься?
— А не покидай, тогда и не останусь, — сказала она и, придвигаясь, обняла его. — Выздоравливай. К началу капусток крестины справим.
— Не раньше? — сорвалось у Ильи.
— Вроде бы не ране как к здвиженью.
Он слегка похлопал ее по круглому плечу и оставил лежать на нем руку. Получалось, что говорила Мавра правду истинную, — счет его сходился. Но чтобы не выдать себя, он сказал упрямо:
— Растить тяжело будет.
— Привыкать, что ль? Твоих вырастила, свово, чай, не тяжельше.
— Время трудное.
— Сам ты трудный! — бойко сказала Мавра. — Ах да ох не пособят… Вечор сустрела я председателя. Спрашивает, не пора ль, мол, веригинскому двору в артель идить. Я говорю, хозяин, мол, лежит хворый. А он мне — ступай, мол, сама. В артель-то. Нынче, мол, права одинакие. Что у мужиков, что у баб. В колхозе хозяйки тоже записанные. Ну, я ему свое: где муж, мол, там и жена.
Она переждала, не ответит ли Илья, но он смолчал. Тогда она повторила:
— Где муж, там и жена, говорю. А про себя соображаю, может, тебе с кузней выгода какая аль еще чего произойдет, коли меня запишут?..
Илья отнял руку с ее плеча.
Председателя артели он давно знал. Это был его сверстник, по прозвищу Рудня, крестьянин соседнего села. Они вместе призваны были из запасных и ушли на войну. Но земляк попал в австрийский плен, вернулся домой много позже Веригина, уже когда на деревне устанавливались комитеты бедноты, и — грамотный, натерпевшийся в неволе, к тому же из маломощного двора — пошел работать в комбед. Слух о коржицком кузнеце, который прослыл комбедчиком, свел его с Ильей, но столковаться им не удалось, дороги разминулись. Рудня ушел в город, на текстильную фабрику, и только десять лет спустя вернулся в село коммунистом, в самый разгар коллективизации. Тут он снова начал заглядывать к Илье в кузницу, втолковывал ему колхозный порядок, затевал споры с хуторянами — если кто из них случался к разговору, — убеждая, что кромешной их жизни пришел конец, пожили, дескать, особняками, опричь общества, и хватит — поворота назад не дождетесь. С Ильей он говорил мягко, дельно, и расставались они всегда по-хорошему, со смешком.