Костры на сопках - страница 11
Конечно, лучше всего было бы запретить съезд на берег, но будет ли этим достигнута цель? Изыльметьев хорошо изучил не по летам твердый, непреклонный характер юноши. Он может решиться на поступок отчаянный, непоправимый.
— Вы один едете или вам нужен сопровождающий?
Оболенский еще раньше, чем был задан этот вопрос, решил, что он поедет один, что незачем его другу Охотникову впутываться в столь опасную для его будущности историю.
— Один, — ответил Николай.
— Хорошо, отправляйтесь! — проговорил Изыльметьев и, когда Оболенский, поклонившись, направился к выходу, дрогнувшим голосом добавил: — Берегите себя, будьте осторожны.
Николай выбежал из капитанской каюты. На палубе его уже ждал Охотников. Оболенский торопливо объяснил ему, что сейчас он не может взять его с собой. Он попросил до вечера пока никому не говорить о дуэли.
Охотников сделал попытку остановить Оболенского, но тот не хотел ничего слушать и только с молчаливой благодарностью стиснул другу руку: “Спасибо… за все спасибо!..” Потом спустился по трапу к шлюпке. Сунцов и Чайкин быстро доставили лейтенанта к берегу. Здесь он сказал матросам:
— Вы, братцы, ждите меня до того времени, пока на башне не пробьет семь часов. И потом, только потом пойдете к развалинам крепости Лоренцо… Вон она виднеется…
— Дозвольте с вами итти, ваше благородие? — попросил Сунцов. — Может, нужны будем?
— Нет, пока ничего не нужно. Все обойдется.
— Как знать, ваше благородие! Места чужие, дело к вечеру.
— Ничего, братцы, я с оружием. А ежели что, не поминайте лихом.
И Оболенский, не оглядываясь, решительно зашагал прочь от матросов.
Вскоре он был у старой крепости, на самом краю мыса. Стены крепости густо поросли плющом и хмелем; из расщелин росли молодые деревца, на белых, пригретых солнцем камнях мирно нежились зеленые ящерицы.
Николай, с трудом сдерживая волнение, несколько раз обошел вокруг крепости. Паркера нигде не было.
“Неужели опоздал?”, с тревогой подумал он, но в это время ветер донес редкие удары башенных курантов — пробило шесть часов.
“Сейчас подойдет, надо обождать”, решил Оболенский и присел на камень.
За мысом тяжело вздыхало море. Волны набегали на берег, шурша галькой и оставляя на них белые шапки пены. Низко над волнами проносились чайки.
“Ветер крепчает. Кажется, быть шторму, — подумал Николай. — В такую погоду только бы уходить! Англичане и французы едва ли рискнут пуститься в погоню”.
Он стал думать о своем фрегате, о товарищах, о капитане. Живо представил себе, как Изыльметьев расхаживает по палубе, сосет трубку и с нетерпением ждет его возвращения.
“Ничего… Вот только проучу малость этого наглеца Паркера, собью с него спесь и вернусь”, успокоил себя Николай.
А если не Паркер, а он, Оболенский, падет здесь, на берегу океана?..
Николай с необычайной ясностью вдруг увидел себя лежащим на камнях с простреленной грудью, представил, как его хоронят, опускают труп, завернутый в парусину, в волны океана…
“Да, дуэлянт!” усмехаясь, оглянулся Николай, словно боясь, что кто-то подсматривает за ним и читает его мысли.
“Где же все-таки Паркер? Неужели струсил и не явился?”
Николай еще раз обошел крепость, но никого не обнаружил. А ведь скоро сюда придут матросы и увидят его одного сидящим на камне. Что они подумают?
“Нет, надо непременно найти этого подлеца Паркера и отхлестать по щекам”, приподнимаясь, подумал Николай.
Не успел он пройти и сотню шагов, как заметил Паркера. Тот, словно кого поджидая, стоял в тени деревьев. Увидев устремившегося к нему Оболенского, Паркер сделал вид, что не узнает его, повернулся и медленно пошел в глубину аллеи.
Николай, догнав Паркера, насмешливо спросил:
— Где ваши пистолеты? Где ваше слово?
Паркер мельком окинул Николая взглядом:
— Что вам угодно, сэр? Вы, наверно, хватили лишнего.
— Вы, милостивый государь, подлец и трус! — запальчиво крикнул Николай.
Но тут произошло загадочное. Паркер поднес к губам свисток. В ту же минуту из боковых аллей выскочили английские матросы и набросились на Оболенского. Николай в ярости отпрянул назад и выхватил пистолет. Сильный удар по голове сбил его с ног. Он попытался подняться, но трое или четверо дюжих матросов плотно придавили его к земле, начали крутить назад руки. Вдруг Николай услышал крик: