Костры Сентегира - страница 11

Он не спросил, почему: дисциплина на него давила или шок от опасной встречи? Кардинена шла впереди невиданно широким шагом, уже не по тропе — перепрыгивая с камня на камень и балансируя с риском провалиться в щель или сорваться с обрыва. К своему изумлению, он поспевал за ней почти без труда и с той же ловкостью.

Наконец, оба остановились на выступе вроде того, откуда Сергея сняли при помощи пояса.

— Хочешь смотреть — на, орвьетан проглоти, — женщина выпростала из фольги, протянула назад крупную пилюлю. — Шевелиться нельзя, кричать нельзя. Портить моему человеку настроение — тоже.

Внизу, вокруг небольшой арены, собралось почти все племя — бану Тэйнрелла. Полузабытые определения и различия из тех, что заставляли Сорди учить в самом начале несостоявшейся миссионерской карьеры. В этих местах в ходу пограничные стычки, говорили ему, каждый род мнит себя племенем, а скопище родов — государством. Угоняют табуны, воруют скот. Режутся в споре на саблях один на один. Нечестивцы. А самый Вавилон — город по названию Лэн-Дархан, средоточие трех вер. Современный с виду, набитый благами цивилизации, сплошные театры, библиотеки, мечети да синагоги с костёлами, а храма нет ни одного. Гроб повапленный.

Внизу двое юнцов, похоже, простые воины, застелили круг толстым сукном или войлоком. Вынесли саблю вместе с поясом — такие здесь называются карха-гран, тяжелая сабля, вспомнил он. У степняков, что захаживают в горы, — кархи-мэл, злые, малые сабли, по виду — круто изогнутые серпы.

Клинок бережно и с почтением обнажили. Из ковшика облили его по всей длине струйкой чистой воды.

«Я видел похожее, — сказал себе Сергей. — Фильм по книге «Последний…»

Он не успел додумать название. Из-за рядов внутрь круга вышел человек с совершенно седыми косами, в рубахе распояской, но руки свободны. Владелец «погибельного железа», понял Сорди. Тот самый пленник.

— Иштен, — пробормотала женщина так тихо, что ее спутнику показалось, что он слышит ее мысли. — Погано, да хоть не самый гроб.

Подошёл Тэйн, приподнял конец одной косы. Что-то спросил Иштена — тот покачал головой. Тогда один из молодых подвёл нагую саблю лезвием к затылку и, чуть повернув к себе, поддел обе косы изнутри — они упали с лёгким шелестом, будто лист осенью. И, перехватив за лезвие, вручил клинок вождю вперед рукоятью.

— Не захотел, чтобы за волос удерживали. Самого большого почёта для себя пожелал, — снова объяснила Кардинена будто бы одной себе.

Иштен стал на колени — спокойно, истово, будто в церкви.

Тэйн занес саблю над вытянутой вперёд шеей и резко опустил.

Сдавленный то ли крик, то ли нервный хохот вырвался из глотки Сергея, его спутница мигом перехватила его ладонью поперек лица и оттащила упавшее тело от края пропасти.

— Нет, это почти смешно — его стало так…так мало!

— Не закатывай сцен, мальчишка. Уходим, живо!

Там, внизу, до странности куцый обрубок, оставшийся от живого человека, прикрывали алой мантией. Тэйнрелл почтительно обтёр саблю тряпицей, одел в ножны, заткнул за широкий пояс. Но этого не видели оба.

Немного погодя Кардинена, лёжа рядом на камне и приобняв за плечи Сорди, который и в самом деле бился в тошнотной истерике, извергая из себя всё, что можно, и еще кое-что сверх того, приговаривала:

— Ну вот вышло так — прижгло тебя до времени. Это пройдет, только чуток перетерпеть надо.

— Если бы знал — сам бы пошёл к этому бандиту.

— Тебе у Тэйна бы преотлично жилось. На первых порах — скорее любимец, чем любовник. Нашему главному ремеслу стал бы обучать: всадник и следопыт от Бога, фехтовальщик от дьявола, как у нас говорят. Я ему и то по большей части уступаю. Дали бы тебе полную волю гулять — хоть с такими же юнцами, хоть с девицами. Слышал насчет обновления рода?

— Тогда… не знаю. Мне такая жизнь и такая воля — вторая смерть.

— Не преувеличивай. Вторая — не первая. А вот выжмешь из себя по капле правоглавское сектанство — и первой перестанешь бояться.

— В любом случае спасибо тебе. Но… как ты смогла?

— Иштену скоро семьдесят — слишком большой риск умереть в своей постели. А после семидесяти пяти любой из нас начинает исцветать: сил нет жить, как прежде, а размышлять над тем. что прошло и миновало, научается из нас не всякий. Оттого Иштен и обычай нарушил: решил последовать за тем, кто учится одинокому пути. За мной то есть. Теперь он погиб самой лучшей и почётной смертью — от храброй руки да своего клинка. Ради сего и от послабления отказался. Мы ведь зачем косы растим? Почти для того же, для чего индеец отпускает прядь, а запорожский казак — свой оселедец. Чтобы ухватились, когда с одного взмаха голову рубят, а потом голову к седлу приторочили… Нет, последнего Тэйн делать не будет. Разве что праздничную чашу велит выточить из черепа — чтобы дорогого противника наравне с собой вином поить на пиру.