Ковры под псевдонимом - страница 29

Читатель может предположить, что был Сорока этаким самодержцем в правлении колхоза, руководителем упрямым и своевольным, которому, не дай бог, поперек слово сказать, тем более свою точку зрения отстаивать? Петр Кириллович действительно человек волевой, с характером, любил, чтобы его слушались, но гайки (надо отдать ему справедливость) до отказа не завинчивал, критику воспринимал более или менее спокойно, дельные предложения учитывал. Но когда обсуждали вопрос, чем кормить птицу и скот, других дельных предложений не поступило, и сама идея об использовании для этих целей магазинного или заводского хлеба никого не возмутила, никого не подняла на хотя бы слабое противоборство. Не нашлось среди людей «от сохи» такого, кто бы встал и с тихим (пусть тихим) проникновением проговорил: «Вы что же это, белены объелись — коров да хохлаток булками кормить? Не согласен я! И вам не позволю!»

Но, может быть, создалась в то время жуткая бескормица, целыми днями рвал душу рев голодного скота? Или, может быть, в районе выпекали больше хлеба, чем требовалось населению, и он, не проданный и не переработанный, все равно бы пропал? Нет, не было ни того, ни другого. Правда, некоторая нехватка кормов ощущалась, однако не до такой степени, чтобы стоило прибегать к мерам противоправного и безнравственного характера.

Подумать только, каждому известно — закон предусматривает наказание тех, кто использует хлеб на корм скоту, и тем не менее целый колхоз за неполных четыре года скупил у хлебозавода и в продовольственном магазине села 309 тысяч буханок общим весом в 232 тонны 900 килограммов, а плюс к этому почти 6,5 тонны разной крупы и скормил все это скоту и птице. И знали об этом не только члены правления, но и бухгалтеры, кладовщики, операторы ферм, птичницы, ездовые, ветеринары — словом, все колхозники. Ни у кого не дрогнуло сердце, не возмутились душа и совесть! Больше того, когда началось следствие, многие, в основном, правда, должностные лица колхоза, бросились на выручку Сороке, и это понятно, потому что они сами в определенной мере оказались причастными к «хлебным операциям» и защищали уже не столько председателя, сколько себя.

Ивашев, Бурик, Сорма, Бровский, Батов изо всех сил пытались убедить суд, будто на корм скоту шел только хлеб черствый (?!), деформированный, недопеченный и бог весть еще какой, ни на что больше не пригодный. Но эксперты, специалисты хлебопекарного дела утверждали: если в хлебной продукции имеются изъяны, то она подлежит переработке, скармливать и эту продукцию скоту — недопустимо.

Кстати, версия об употреблении на корм только ни на что больше не годного хлеба родилась в голове самого Сороки с самого начала следствия. Он сумел навязать ее даже некоторым свидетелям. Как? А очень просто: во время следствия председатель продолжал оставаться на свободе и выполнять свои обязанности. Сам этот факт оказывал немалое психологическое воздействие на тех, кого вызывали в качестве свидетелей: кто его знает, чем все это закончится? Скажешь правду, а потом будешь не рад. Пригрозил же председатель Сокову, заведующему производством хлебозавода, когда тот осмелился обратить внимание на его незаконные действия. А мастеру того же завода Ткачу, отказавшемуся как-то отпустить подводу хлеба, недвусмысленно посулил служебные неприятности, вплоть до увольнения с работы. Он-де, «влиятельный человек в районе и может все»!

И люди боялись перечить Сороке. Мастер, чтобы не связываться, ушел в цех, но видел, как экспедитор удовлетворил просьбу председателя колхоза и тот уехал, загрузив подводу доброкачественным хлебом.

Не удивительно, что этот «влиятельный» человек умел обрабатывать людей. Бухгалтер колхоза Ковалева на суде прямо заявила об этом. Больше того, она призналась, что прежде, боясь неприятных для себя последствий, давала ложные показания, будто хозяйство приобретало одни только отходы, так называемые огарки, ценой пять копеек за килограмм. На самом же деле колхоз скупал хорошую продукцию, но председатель приказал говорить иначе не только ей, а и другим тоже.