Козлоногий Бог - страница 12
Внезапно он осознал, что старый книготорговец был ему ближе, чем кто-либо другой из тех, кого он встречал в своей жизни. Повзрослев, он стал человеком, легким в общении, однако в душе все равно оставался глубоко замкнутым. За его показным дружелюбием скрывались повышенная ранимость и боязнь приносить свое сердце туда, где его могли склевать. Он спасался от этого только тем, что отказывался заглядывать внутрь себя самого; тем, что заставлял себя жить на поверхности; тем, что пытался превратить себя в того человека, каким он всегда хотел казаться. Интересно, думал он, сколько еще людей поступало также? Он часто поражался той тоске, которая отражалась на лицах жителей Мейфейра. Лицо старого книготорговца, хоть жизнь его изрядно потрепала и закалила, всегда было радостным.
Он понял, что ему положительно нравится этот старикан. Какой же драгоценной старой птицей он был! Он чувствовал, что из-под соломенной крыши усов ярко-голубые глаза продавца заглядывали в его душу настолько глубоко, насколько сам он никогда не смог бы заглянуть. Он чувствовал себя так, как чувствует себя больной, попавший в руки хорошего доктора. Он удивлялся тому, что старик, который был человеком из другого поколения, так спокойно воспринял его заявление о сосисках. Он что, воспитывался на Фрейде? Такая бестактность любым другим пожилым представителем среднего класса могла бы быть воспринята также, как если бы он уронил ему на ногу полтора кирпича.
Его медитацию прервал большой черный жестяной поднос, который сунули ему в руки. Старик составил на него обед и Хью Пастон потащил тяжелый груз в гостиную. Не дожидаясь, когда его об этом попросят, он залил воду в большой черный чайник и поставил его на полку у камина, чтобы заварить их извечный чай. Его отполированная до блеска внешняя оболочка раскололась и была содрана с него, словно скорлупа с жареного каштана, и вместе с ней исчезли его напряжение и растерянность. Он понял, что старый продавец со своим чайным подносом и сковородкой, со сломанным диваном и перекошенной кроватью с периной восстановил его душевное равновесие и бережно сопроводил его через кризис. Как он это сделал, он не имел ни малейшего понятия. Он понимал только то, что живая человеческая рука легла на его плечо посреди жестокого, яркого и бездушного Мейфейра, и что прикосновение этой руки каким-то необычайным образом восстановило его доверие к жизни, как если бы он был плачущим в темноте ребенком.
Книготорговец ел быстро и никогда не разговаривал за едой. Обед завершился куском пирога с изюмом вместо пудинга; они заварили чай и, не смотря на желание Пастона поболтать, старый книготорговец сунул ему в руки две грязных книги и заявил:
— Развлеките себя этим. У меня в это время дневной сон.
Следуя своим словам, он откинулся на спинку стула, открыл рот и мгновенно заснул. Хью Пастон, который не умел проваливаться в сон также быстро, стал рассматривать книги, которые были ему даны.
Это были те самые книги, которые книготорговец рекомендовал ему раньше: «Любовница Дьявола» Броуди-Иннеса, который был «присяжным стряпчим», что бы это ни значило, и «Король Зерна и Королева Весны» Наоми Митчисон, описывающая историю древней Спарты. Он смутно припоминал, что Наоми Митчисон была дочерью профессора греческого языка или какой-то другой классической дисциплины, так что она вполне могла располагать достоверной информацией и при условии, что она не слишком грубо оперировала фактами, написать действительно стоящую прочтения книгу. Ему было непонятно, почему именно это старый Джелкс порекомендовал как полезное приложение к роману Гюисманса.
Сперва он открыл книгу Митчисон и прочитал вступительную главу, повествующую о колдовстве скифской ведьмы.
— В этом, — сказал он самому себе, — нет ничего необычного, это банальный гипноз.
Он кое-что узнал о магии туземцев, когда ездил в экспедицию по охоте на дичь, и знал об огромной силе воздействия самовнушения на разум примитивных людей. Единственное отличие книжной истории от реальности заключалось в том, что в книге сила была чем-то, что использовали на расстоянии, без прямого воздействия на жертву, а от этого, как он понимал, как раз и зависел конечный результат. Индуцированное самовнушение — так, он слышал, называл гипноз один известный врач, который на всех званых обедах говорил исключительно о себе и своей работе в качестве рекламы своих услуг.