Козьма Прутков и его друзья - страница 24
Будет в нашей власти Толковать о мире,
О вражде, о страсти,
О Гвадалквивире...
Козьма Прутков опубликовал свое стихотворение в 1854 году, а в 1860-м увидело свет произведение, которое вполне можно счесть прутковским, кониевским, пушкинским, плещеевским...
Чуть с аккордом двух гитар Лихо щелкнут кастаньеты Для фанданго страстных пар Бойче всех мои куплеты.
И пляшу я — вихрь огня!
Пред окном моей сеньоры,
Но сеньора от меня Гордо прочь отводит взоры...
Что за чванство! род твой знаю,—
Эй, сеньора! не пугай! —
Но к высоким башням, знай,
Тоже лестницы бывают...
Написал его Всеволод Крестовский.
Если ты, читатель, невнимательно читал стихотворения, из которых мы привели отрывки, перечти. Окунись снова в мир междометия «чу», испанской ночи, кастаньет, гитар, шелковых лестниц, серенад, шорохов, балконов, старых мужей и молодых соперников, севилий, инезилий и гвадалквивиров.
И ты убедишься, что Козьма Прутков не только держался в русле сложившихся традиций, но и не подвел под ними черты. Мы определенно знаем, что Крестовский не писал пародии на Пруткова, а продолжал развивать испанскую тему.
Теперь тебе понятно, читатель, как пишут стихи?
«Пушкин — наше все»,— сказал как-то Аполлон Григорьев. И был прав. Козьма Прутков тоже обожал Пушкина и подражал ему>12>, как и многие уважаемые поэты.
Они пригоршнями черпали идеи и темы из пушкинского творчества. Прутков не отставал от них. Одной из пушкинских тем, которая проходила через все творчество Козьмы Петровича, была тема взаимоотношений поэта и толпы.
В своем стихотворении «Поэту» Пушкин писал:
Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм...
Козьма Прутков придавал этому мотиву сугубо важное значение. Вы помните «К моему портрету», где чрезвычайно короткое пушкинское «угрюм» вырастает в образ поэта, «чей лоб мрачней туманного Казбека», а «смех толпы холодной» оборачивается подлинной трагедией:
С кого толпа венец его лавровый
Безумно рвет...
В другом месте Прутков скажет: «С чела все рвут священный лавр венца, с груди — звезду святого Станислава!»
Те же вариации звучат и в прутковском «Моем вдохновении». (Повторяем, не он первый. Как другие, так и он.)
Гуляю ль один я по Летнему саду,
В компаньи ль с друзьями по парку хожу,
В тени ли березы плакучей присяду,
На небо ли, молча, с улыбкой гляжу,—
Все дума за думой в главе неисходно,
Одна за другою докучной чредой,
И воле в противность и с сердцем несходно,
Теснятся, как мошки над теплой водой!
И тяжко страдая душой безутешной,
Не в силах смотреть я на свет и людей,
Мне свет представляется тьмою кромешной,
А смертный как мрачный и хитрый злодей...
И с сердцем незлобным, и с сердцем смиренным, Покорствуя думам, я делаюсь горд,
И бью всех и раню стихом вдохновенным,
Как древний Атилла, вождь дерзостных орд!..
И кажется мне, что тогда я главою Всех выше; всех мощью духовной сильней,
И кружится мир под моею пятою,
И делаюсь я все мрачней и мрачней.
И злобы исполнясь, как грозная туча,
Стихами я вдруг над толпою прольюсь,
И горе подпавшим под стих мой могучий:
Над воплем страданья я дико смеюсь!..
П. Н. Берков считает, что это попытка «представить использование пошлым поэтом» темы Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных...» Мы категорически не согласны с подобным мнением, так как Козьма Прутков брал гораздо шире, черпая мысли и из пушкинского «Я памятник воздвиг себе нерукотворный...», и из лермонтовских стихотворений, из бенедиктовских... Особенно из бенедиктовских.
Особенно ярко тема взаимоотношений поэта и толпы прозвучала в стихотворении, которое так и называется — «К толпе».
Клейми, клейми, толпа, в чаду сует всечасных,
Из низкой зависти, мой громогласный стих:
Тебе не устрашить питомца муз прекрасных,
Тебе не сокрушить треножников златых!..
Озлилась ты?! Так зри ж, каким огнем презренья.
Какою гордостью горит мой ярый взор,
Как смело черпаю я в море вдохновенья Свинцовый стих тебе в позор!
Да, да! клейми меня!.. Но не бесславь восторгом Своим бессмысленным поэта вещих слов!
Я ввек не осрамлю себя презренным торгом,