К этому моменту Российская Империя уже месяц была без Императора, и постепенно приближалась к своему закату. Несмотря на всеобщую демократизацию Армии и постепенную деморализацию армейских частей, личный состав Лейб-Гвардии Казачьего полка – казаки и урядники – оставались верны своим офицерам. Тем не менее, под влиянием плохих условий жизни, агитации в печати, бестолковых действий Временного правительства и близкого соседства с полуразложившимися неказачьими частями, настроение казаков в конце апреля, с переходом в окопы, изменилось к худшему. Появилась озлобленность, неопределенно к кому направленная.
К сожалению, именно с инцидента, связанного с Василием Николаевичем Ефремовым в Лейб-Казачьем полку начались серьёзные разногласия между казаками и офицерами. Этот инцидент произошёл в конце апреля 1917 года и он хорошо описан в книге офицера, а впоследствии и командира Лейб-Гвардии Казачьего полка И. Н. Оприца «Лейб-Гвардии Казачий Е. В. полк в годы революции и гражданской войны. 1917–1920» (Париж, издательство В. Сияльского, 1939), поскольку этот случай явился переломным моментом в отношениях казаков с офицерами полка:
«Распоряжением высшего начальства в полк были присланы 2 или 3 медали, выданные французским правительством для раздачи отличившимся казакам.
Командирам сотен было приказано прислать соответствующие представления к награде.
Заменявший в окопах командира 3-й сотни, сотник Ефремов сначала хотел представить к этой награде урядника Коновалова[1], но затем, переговорив с офицерами сотни и вахмистром, передумал и послал представление на другого, более достойного казака. Уряднику Коновалову стало об этом известно, и он, открыто выражая свое недовольство, стал будировать среди казаков сотни против сотника Ефремова.
Вахмистр доложил об этой агитации сотнику Ефремову, который, вызвав Коновалова в свой блиндаж, заявил ему, что право предоставления к наградам принадлежит исключительно начальнику и обсуждению казаками не подлежит, почему он приказывает вредную агитацию прекратить и более к этому вопросу не, возвращаться.
На следующий день сотник Ефремов вышел пройтись позади окопа.
К нему подошел Коновалов и дерзким тоном потребовал объяснить, почему его представление к французской медали было отставлено.
Сотник Ефремов ответил, что он уже говорил Коновалову, что право предоставления есть право начальника и разговаривать на эту тему не будет и не желает.
„А я желаю разговаривать“, – дерзко отрезал Коновалов. Сотник Ефремов приказал ему идти в окоп, на свое место. Урядник Коновалов не только не пошел, куда было приказано, но продолжал говорить дерзости.
Сотник Ефремов, выведенный из себя, выхватил револьвер (как потом оказалось, незаряженный) и скомандовал: „Направо“, Коновалов повернулся, но поворот вышел не в сторону окопа. „Кругом, – поправился сотник Ефремов, – в окоп – марш!“
Урядник Коновалов скрылся в окопе, но там, очутившись среди казаков 3-й сотни, стал кричать, что сотник Ефремов, угрозой револьвера, производил ему „занятие поворотами“, что „офицеры всех нас перестреляют… ребята, берите винтовки, надо Ефремова арестовать…“
Казаки 3-й сотни выскочили из окопа и пошли с винтовками наперевес на сотника Ефремова.
Случайно находившиеся неподалеку командир 5-й сотни подъесаул Рыковский и старший офицер 4-й сотни подъесаул Плеве, увидя казаков, заряжавших винтовки, кинулись к ним навстречу.
Подъесаулу Рыковскому удалось остановить сотню. Быстро опросив сотника Ефремова, он отправил его с подъесаулом Плеве к командующему спешенными сотнями есаулу Фарафонову, а затем не без труда отвел казаков в окоп обратно.
Возбуждение в сотне не улеглось, и через некоторое время к блиндажу командира полка прибыло 5 казаков, заявивших, что они командированы сотней для ареста сотника Ефремова и отправки его для суда в Армейский Комитет.
Есаул Фарафонов, в блиндаже которого сидел сотник Ефремов, отвел дальше от блиндажа в лес возбужденных до крайности и вооруженных винтовками казаков и здесь приказал доложить, в чем дело.
Казаки заявили, что сотня требует ареста, ибо иначе „он, сотник Ефремов, всех нас перестреляет“.