Красная биология - страница 48
по сути были возрождением давно отвергнутых наукой положений, была теперь объявлена происками реакции и результатом буржуазного перерожденчества. Один из руководителей медицинских учреждений В. Д. Тимаков заявил о раскритикованной учеными книге Лепешинской:
«Вся ее книга пронизана идеями Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина и является образцом партийности в науке»>138.
Совершенно иначе характеризовали теперь и личность Лепешинской. Если раньше о ней отзывались отрицательно, то с этого момента ее негативные стороны вдруг стали подавать как неоспоримо позитивные. Особенно странно было слышать, как известный русский патолог, интеллигент старой выучки, академик А. Д. Сперанский[18] обелял многолетнюю некрасивую борьбу Лепешинской с учеными и так говорил о ней:
«Можно прямо сказать, что О. Б. Лепешинская долгое время несла на своем исследовательском пути крест поношения. Она, однако, не потеряла оптимизма в данном деле… Только старый большевик, каким является О. Б. Лепешинская, в состоянии был преодолеть эти насмешки и подойти к такой форме доказательств, которые могут убедить и других. Лично мне было бы печально, если бы из-за методических недостатков дело О. Б. Лепешинской, дело нашей, советской науки было бы дискредитировано, если бы наша наука подверглась насмешливому к себе отношению со стороны лиц, всегда готовых к подобным издевательствам»>139.
Академик Сперанский был озабочен тем, как теперь следовало вести себя коллегам Лепешинской. И снова рецепт поведения строился не на научных основах, а на ином базисе:
«…в первую очередь ей должна быть оказана помощь идейно-политическая. Мы должны признать себя ответственными за дело О. Б. Лепешинской и облегчить тяжесть, которая пока висит на плечах нашей милой Ольги Борисовны»>140.
Всеми этими разговорами Совещанию был придан особый характер. В условиях безоговорочного одобрения политической линии, занятой Лепешинской, и одновременно полного подавления всякой научной критики можно было сообщать любые невероятные факты, голословно уверяя, что они доказаны в ходе самых совершенных научных изысканий.
В опытах дочери Лепешинской — Ольги Пантелеймоновны клетки якобы развивались из чистого белка (совсем по Энгельсу: «Что такое жизнь? Жизнь есть способ существования белковых тел». Будто ни нуклеиновых кислот, ни липидов, ни углеводов, ни других типов молекул небелковой природы со времен Энгельса в клетках не нашли!). Муж Ольги Пантелеймоновны — В. Г. Крюков настаивал на том, что глобулярные белки образуются быстрее под влиянием добавления извне препарата нефракционированных нуклеиновых кислот (вот оно — расширение научного поиска!). В конце своего доклада Крюков пришел к обобщению такого рода, которое вообще выходило за рамки науки:
«Мы стоим очень близко от возможности получения живого из неживого, от постановки проблемы оживления»>141.
Конечно, когда Лепешинская и ее подопечные вещали о глобулярных белках, о нуклеиновых кислотах, мышечных клетках, — надо было, разумеется, трезво к этому относиться и понимать, что отличий белков от нуклеиновых кислот они не знали, ни тех, ни других изучать не могли, потому что не владели необходимыми для этого методами и знаниями.
Несомненно, это было понятно многим из присутствующих в зале. Было от чего встревожиться. Но никому из тех, кто мог бы выступить против псевдоноваторов, опошляющих науку, и сразиться с ними в принципиальном споре, слова не предоставили.
У стороннего наблюдателя могло сложиться впечатление, что никто из присутствующих в зале вообще не обращал внимания на то, что говорят с трибуны авторы удивительных открытий, и что никто не придает значения собственным речам. Но это было не так. Все все понимали, но были запуганы, деморализованы, душевно опоганены всей предшествующей жуткой реальностью, когда несогласных беззаконно гнали с работы, а то и арестовывали…
Президент АМН СССР, генерал-лейтенант медицинской службы, по специальности патолог (то есть сугубый профессионал в той области, где шаманствовала Лепешинская), Николай Николаевич Аничков выступил на совещании с цветистой речью, в которой восхвалял достижения Ольги Борисовны. Когда он вернулся домой, то на даче, расслабившись, признался своему приятелю В. М. Карасику: