Красная лошадь на зеленых холмах - страница 45

— А что же эти остались? — иронически в нос пропел Морозов. — Если они так любили технику… и родное руководство ОМ?

— Квартира.

— Ага. Понятно, — сказал Морозов, хотя, конечно, прекрасно знал сам. — Спасибо.

«Сейчас ругаться будет», — испугался Энвер. Но Морозов, видимо, сдержал гнев. Может быть, из-за того, что парторг защитил сегодня Кирамова. И Энверу стало не по себе.

— Посмотрим. Еще ничего не решено, — наконец ответил Морозов.

Горяев встал.

— Куда вы?! Посидите. А в комплексных бригадах великий смысл. Вы это должны как бывший инженер понимать. С двумя или тремя дипломами? Находка для партработы. Не жалеете?..

Они помолчали.

— Вы знаете Кирамова? — вдруг печально спросил Морозов. Он оперся подбородком на белую сухую ладошку, и борода выпятилась. — Мне его очень, очень жаль…

«И у этого белая голова… и у того… — почему-то подумал Энвер. — Неужели он обо всем этом помнит, он, заключающий миллионные договоры, ездящий по заграницам».

— Возможно, Кирамов несколько старомоден… человек иной, как говорится, эпохи. Но мне он именно этим приятен. Искренностью. Прямотой. Фанатизмом, если угодно… И его идея — не такая уж дурная. Вы там, в вашем ОМ, так богаты… что вам стоит?! Но, повторяю, ничего еще не решено.

Горяев торопливо закурил. Он стал понимать. Вот тебе и Кирамов. Он же хочет Иванова, Чечкина и других буровиков к себе забрать?! Вот и защищай его! Вот и «спасибо»!

Горяев засмеялся, крутя головой. Морозов удивленно помолчал, оценил его по-своему.

— Стар. Смешон. Но он еще себя покажет. Он чего-то хочет… хочет! А многие наши руководители ничего не хотят! Только делают вид!

Морозов поднялся. Нервные белые руки крутили лакированную зажигалку, она отсвечивала ему в лицо то одной, то другой гранью. Подошел к пластмассовой мусорной корзине в углу. Там тускло блестела перегоревшая лампа киношников.

— Мы умеем вот это… Позировать! И все очерки начинаются фразой: он оставил хорошую квартиру, должность… А здесь-то он что — улицу метет?! Нет, еще большую должность получает! И квартиру берет — полэтажа. Едут из Сибири — ну понятно. Это люди без корней. Прекрасные легкие люди. А из Москвы, из Одессы? Так уж все романтики?! Зачем, спрашивается, в воздух поднялись, детей мучают? Видно, обычным путем что-то не выходит… Гм, нет-нет, таких людей, как Сафа, надо ценить. И мне приятно, что тут наши взгляды совпадают.

Энвер кивнул. Это можно было понять как угодно. Он сейчас хочет только одного — чтобы не обидели его ОМ. Что за работа, черт возьми, оставался бы Энвер инженером — другой разговор! Тут же иной раз хочешь сделать нужное дело, важное для стройки, для страны, а тебе подмигивают и говорят: «Для себя стараешься? Чтобы потом медальку получить? Премию?..» И что же, приходится иногда так же подмигивать, мол, да, для себя, для себя… им так понятнее! Помогите сделать. И помогают. Есть такие люди, до сих пор сидят в начальниках откровенные циники. Приходится говорить с ними на их языке, играть на их честолюбии… слабого утешить — сказать, что сильный… сильного и гордого убедить, что великодушный… Энвер так хотел бы откровенно душу излить, но кому? Салееву некогда. А Морозов… вот он уже по телефону с Киевом разговаривает.

— Да, добрый вечер… Это Морозов!

Лицо у него снова стало сосредоточенным, он протянул руку и очень сильно сжал руку Энвера. Энвер вышел из кабинета.

— …Амина?

Жена молчала. Она, одетая, лежала на кровати, не зажигая света.

Спросила быстро:

— Син кайттын? (Ты вернулся?)

Энвер подошел ближе.

— Ты чего свет не включишь?

— Ничего… — тихо ответила Амина и заплакала.

— Ну чего ты?.. — бормотал он, подсаживаясь на кровать. — Вышла бы на улицу, дождь идет…

— Ску-учно мне… — шептала жена, втягивая шею и отворачиваясь. — Скучно… одно и то же…

— Ты сегодня не на работе?

— Ты же видишь.

— Я вижу…

— Чего ты тогда спрашиваешь?! А ходить боюсь — мыши шуршат. А тебя нет… нет и нет…

Горяев не знал, что сказать. С нею и раньше случались такие приступы тоски. У них не было детей и не будет никогда.

Он ушел в свою комнату, включил свет, полистал какие-то бумаги, совершенно ничего сейчас не понимая, вернулся к жене.