Красная тетрадь - страница 45
После он пытался отдельно поговорить с Машенькой, которую знал буквально с рождения и почитал чуть ли не своей воспитанницей.
– Пойми, для дела надо, чтобы все туго в узел закрутилось, – втолковывал он ей, волнуясь и забыв про свою привычку коверкать русский язык. – Отец твой жестким человеком был, но сейчас, когда пески на исходе, и этого не достанет. Чтобы все по уму сделать, внакладе не остаться и новых бунтов не поиметь, надо еще жестче дело ставить. Чтобы пикнуть никто не смел, выработку повысить, всех штрафами задавить, а чуть что – полиция да казаки. Наш исправник Семен Саввич Овсянников ситуацию правильно понимает, сам волнуется, и всегда навстречу пойдет. При таком обороте событий те, кто поумнее да посильнее духом, доработают сезон, да и двинутся восвояси, лучшей жизни искать. Эти не пропадут и без вашего радения. Самых никчемных поувольнять к бесу, как Матвей Александрович хотел. Им ничего не поможет, и тащить их смысла нету. Останутся те, которые ни рыба, ни мясо, опасности от них никакой, а на освободившиеся места как раз каторжников и наймем. Здесь и прибыль пойдет…
Машенька слушала остяка не побледнев даже, а посерев. Белые локоны, свисавшие на землистое лицо, слиплись от выступившего злого пота.
– Ты, Алеша, все на деньги меряешь, – наконец, тихо сказала она. – А о людях и вовсе думать не можешь. Правильно Петя про тебя говорил… А я не верила…
– А ты скажи, на что мне еще мерить?! – не выдержав, закричал Алеша. – Если не на деньги, то – на что?!
– На любовь… Как Христос учил, – прошелестела воспитанница, фанатично блеснув глазами. Ее напрягшееся лицо на мгновение туго обтянуло кожей, и оно вдруг до жути напомнило Алеше костистое лицо Марфы, и одновременно – лицо Ивана в гробу.
Ничего более не сказав, Алеша вскочил, опрокинув стул, и буквально выбежал из дома, который когда-то был ему почти родным.
Сбежав с крыльца, он обернулся и молча плюнул на землю около порога. Этот жест означал для сдержанного остяка выражение крайнего, граничного бешенства.
Спустя неделю после беседы с Алешей инженера Валентина Егоровича задавило бревном в раскопе.
– «Не мир вам принес, но – меч», – задумчиво сказала внимательно слушавшая Алешу Вера.
– Что? – встрепенулся погрузившийся в воспоминания остяк.
– Христос так говорил, – объяснила Вера. – А про любовь там мало. Я все читала. Очень внимательно, старалась понять. Хотя отец Михаил не велит, чтобы самим думать. Говорит: искушение. Отчего? – увидев, что Алеша вовсе не расположен к богословским рассуждениям, Вера сменила тему. – И что ж теперь? Вы, как я поняла, с ними не желаете больше?
– Не могу, – устало перекрестив руки, сказал Алеша. – Там все рухнет вот-вот, а я ничего изменить не в силах. Тяжко мне. Иногда помстится: вдруг Иван-то… ну, вдруг он оттуда глядит и головой качает: что ж ты, Алеша, подвел меня…
– Почему ж вы себя-то корите? Что вы в горном деле? Вроде он на Опалинского ставил?
– Опалинский – темный человек. Наш шаман сказал, с душой у него непорядок какой-то, как будто бы раздвоилась душа-то…
– Может, соврал? – усмехнулась Вера. – Боги за всех, но люди-то грешны. Вон, наши попы тоже врут почем зря…
– Шаману врать нельзя, путь закроется, – серьезно отвечал Алеша.
– Тогда, значит, правду сказал, – Вера через свечу взглянула на Алешу когда-то ореховыми, а за последние годы еще высветлившимися, почти желтыми глазами. Зрачки были совсем маленькие, с булавочную головку. В радужке плавали желтые льдинки и еще какая-то, неотчетливая жуть.
– Ты знаешь про него что-то? – спросил Алеша.
– Знаю, но не скажу, – кивнула Вера.
– Почему?
– Есть причина и вам ее знать не надобно.
Алеша тоже кивнул, сразу поняв: действительно не скажет. И действительно, есть причина. Важная для Веры, а прочее – не в строку.
Еще помолчали. Но не в напряг, а согласно, как бы собирая силы для рывка. Соня захныкала во сне, Вера отошла к ней, дала попить, огладила жидкие светлые волосенки, прижалась темными губами к розовому темечку. Укрыла поудобнее обоих детей. Снова вернулась, села на стул, прямая, спокойная, ожидающая.
– Давай жить и дело делать вместе! – тихо сказал Алеша, сжав кулаки. – К себе зову или к тебе приду, как пожелаешь.