Красно солнышко - страница 10

— Тетка Настасья сказала, что тебя Мишкиной невестой звали.

Звали. Было такое. Мишка… Он был хороший, Мишка. Не по годам сильный. Грузил мешки, пахал, сеял. Шла война. Все мужики ушли на фронт. Ни одного не осталось. Даже Васятку-конюха, сироту, забрали. Стукнуло восемнадцать, и вызвали в район, а там на пароход и туда, на войну. Вот и пришлось Мишке бросить школу, хотя учился он на одни пятерки. Работать пришлось. А ведь ему, Веня, было всего тринадцать. В четырнадцать утонул. — Мать помолчала, задумчиво посмотрела на Веньку. — Утонул ли? Я, Веня, до сих пор не верю, что он мог утонуть.

— Что же тогда произошло?

— Не знаю, Веня, не знаю. Помню, как нашли Мишку в Стриге. Приехал следователь. Ходил по домам, расспрашивал, с кем встречался Мишка в последнее время, о чем говорил. А с кем? Со всеми встречался! Деревня невелика. Поговорил да с тем и уехал. Написал, что утонул по собственной вине. Дедушка твой могилку ему выкопал, похоронили, погоревали, поплакали… А я, Веня, не верю.

— Во что ты не веришь?

— Да вот что по собственной вине… Август. Время холодное. Ты, к примеру, в августе купаешься?

— Когда как. Прошлым летом и в сентябре купался.

— Прошлое лето изо всех было. Жаркое. А в сорок пятом, помню, березы в августе облетали.

— И почему же ты не верила? — как можно равнодушнее спросил Венька. — Все верили, а ты нет?

— Почему? — повторила мать. — А я и сама не знаю почему. Только вот чует мое сердце, что не своей смертью умер Мишка.

— Как не своей? — прошептал Венька.

— Не спрашивай ты меня ни о чем, Венька, не спрашивай! — Мать посмотрела на дверь комнаты, в которой находился отец, и понизила голос: — Я как-то сказала об этом отцу, а он на меня и зашумел: не выдумывай, мол! Ты, сынок, теперь взрослый, можно и рассказать. — Мать придвинулась поближе к сыну, обняла его за плечи, долго смотрела в темное окно и снова улыбнулась светло и печально. — Мишкина невеста… Незадолго до того, как Мишка утонул, прибежала я к тетке Настасье, спрашиваю Мишку, а она отвечает: мол, с утра ушел. Я-то знала, что Мишка на колокольне. Он любил бывать там, смотреть на леса, на речки, на деревеньки, мечтать любил. Он стихи писал. А и правда, красиво было смотреть сверху, особенно по утрам. Зелено кругом, радостно… Было поздно, на улице темень — глаз коли! Страшно, но я все-таки пошла к церкви, набралась смелости. Подошла, а тут и луна из-за туч выплыла, стало повеселее. Забралась я на колокольню, смотрю, а Мишка лежит и тихонько так посапывает. Спит. «Мишка!» — позвала я его. Он сразу же открыл глаза и говорит: «А ты мне снилась, Анютка». — «И какая же я была?» — спрашиваю. «Красивая». — «В каком платье?» — допытываюсь. «В обыкновенном», — Мишка-то говорит. «Неинтересно, — отвечаю. — Если бы в бальном белом, до пят. Как в кино». Девчонка совсем была. Дурочка. — Мать усмехнулась. — «В кино их специально одевают». — «А ты мне тоже снился», — говорю. Соврала. Думаю, дай скажу, что снился, раз уж я ему приснилась. «В этом барахле, что ли?» — спрашивает меня Мишка-то и показывает на отцовский пиджак. Широкий такой был пиджак. Плохо мы одевались, Веня. Я одно платьишко пять лет носила. И купить было негде, да и не на что. Война. А Мишка ходил в отцовском пиджаке. «Нет, говорю, не в барахле. В смокинге». Мишка даже привстал: «В че-ом?!» — «В смокинге. Костюм такой». — «Эх, если бы в гимнастерке!» — сказал Мишка. Глаза у него вдруг сделались злые, я даже испугалась. «Что с тобой, Миша?» — спрашиваю. Он посмотрел на меня и вдруг скользнул вниз по лестнице. «Подожди, — крикнул. — Я сейчас!» Осталась я одна на колокольне. Ты бывал там?

— Не один раз, — ответил Венька.

— Раньше там был настил из досок…

— И теперь есть.

— А между досками были широкие отверстия, через которые хорошо проглядывалась сама церковь. Аналой, иконостас, фрески… И вот, Веня, посмотрела я вниз и увидела какого-то человека. Он стоял на коленях и молился. Из решетчатых окон и широкой двери падал лунный свет, и человек казался огромным, как великан. Молился часто, торопливо, шептал что-то. Вернулся Мишка. В руке у него был белый узелок…