Красное солнышко - страница 14

— Конечно, жалованье будет передано вам только после представления, как мы условились, половина сегодня, другая завтра.

Миша, молча поклонился и уже хотел уходить, но господин Фриш удержал его.

— Одно слово — подождите; вы знаете, что вам нельзя выступить на сцену с вашими любимцами в гимназической форме.

— Ах, да, в самом деле… Я об этом не подумал… Впрочем, у меня есть матросский костюм, совсем новенький, раза два-три надетый; как вы думаете, подойдет ли он?

— Как нельзя больше; перед вашим выходом на сцену, я заявлю публике, что один маленький моряк будет иметь честь представить ей заморского голубя "Красавчика" и заморского зайчика "Орлика". Эффект получится полный.

— До свиданья, — сказал Миша, направляясь к выходу.

— Еще одно слово, — снова остановил его господин Фриш.

— Что прикажете?

— Послезавтра я уезжаю с моей труппой в соседний город; придется опять призвать плотников для разборки нашего цирка; но, как вам уже известно, здешние плотники так не ловки и не умелы, что снова могут поломать деревянные стропила, а потому не будете ли вы так любезны придти, когда для вас удобнее, сделать все это под вашим наблюдением, за что, конечно, не откажетесь взять плату; тут будет уже личный ваш труд…

Миша медлил с ответом; господин Фриш ему был крайне не симпатичен, а после его выходки с Гашей в особенности; в первую минуту он хотел отказаться, но мысль заработать лишний грош, который при их скудных средствах пойдет на пользу той же Гаше и избавит маму от лишнего сиденья над шитьем, заставила его согласиться.

— До свиданья, — сказал тогда господин Фриш, — я жду вас с вашими питомцами не позже половины шестого.

— Будьте покойны и надейтесь на мою аккуратность.

С этими словами Миша отправился домой.

Мария Ивановна и Гаша давно ожидали его; по выражению лица мальчика они сразу догадались, что дело улажено, и когда он вошел в комнату, то, так как он с утра ничего не ел, первым делом заставили его проглотить хоть несколько ложек похлебки, прежде чем начать рассказывать. Мише очень трудно было исполнить их требование; ему хотелось скорее все рассказать, — но он, тем не менее, все-таки повиновался.

— Шестую ложку похлебки вливаю в рот, не считая столько же кусков хлеба, — проговорил он, наконец, рассмеявшись, — а потому считаю себя вправе сделать перерыв, чтобы поделиться впечатлением. — И начал подробно рассказывать все то, что нам уже известно.

— Может быть, мне в самом деле, следует принять его предложение и вернуться, — сказала Гаша, когда рассказ был окончен.

— Тебе? Вернуться к нему?.. После того, что было?.. Нет, покуда я жива, я этого не допущу, — возразила Мария Ивановна. — Живи у нас; как мы ни бедны, но настолько хватит, чтобы прокормить тебя до тех пор, пока приищешь себе какое-нибудь более или менее подходящее место.

— Живи, живи у нас, — добавил Миша, — ты будешь моей маленькой сестричкой, будешь постоянно с мамой, а то она, бедная, скучает, когда я ухожу в гимназию… Ведь правда, мамочка, да?

— Конечно, правда, мой дружок; эти часы мне всегда кажутся длинными и тоскливыми… Теперь я буду довольна: у меня, кроме доброго, любимого сына, еще будет такая же дорогая, любимая дочка…

Гаша бросилась целовать свою благодетельницу.

— Ты теперь уже умеешь немного шить; будешь помогать мне; вдвоем работа пойдет у нас быстрее, следовательно, и заработок будет больше…

— О, конечно, дорогая Мария Ивановна, я буду помогать вам! Увидите, работа у нас с вами закипит… Это так весело… Так приятно; раньше я не имела никакого представления о работе, теперь же, благодаря вам, я готова просиживать за иголкою не только целый день, но и ночь…

— Ну, ну, не увлекайся! Этого никогда не будет…

— Почему?

— Потому, что я не позволю, — возразила Мария Ивановна почти строго.

— Но почему же, дорогая, почему вы мне этого не позволите?

— Ты должна беречь силы, а не надрывать их; работать следует в меру…

— Однако, вы сами этого не делаете?

— Да, да, мамочка, Гаша заметила совершенно верно, — ты сама этого не делаешь, — заметил Миша.

Долго еще продолжался разговор между Марией Ивановной, Гашей и Мишей; они спорили, возражали друг другу, доказывали, строили планы будущего и только около четырех часов уже вспомнили, что Мише пора собираться.