Красное ухо - страница 37
Да, ко всему прочему он часто повторяется.
Он тщательно расставляет на полке трех крошечных гиппопотамчиков, не менее тщательно высеченных из зуба более крупной особи. Рядом с ними он ставит эбенового слоника с бамакской ярмарки. Все это так не похоже на дешевые безделушки, которыми кичатся глупые туристы. У него есть и еще один повод для гордости: он так и не купил тогда эту замечательную догонскую дверь, ведь это превратило бы его в циничного расхитителя народного богатства, к тому же даже после ожесточенной торговли цена за дверь значительно превосходила его возможности.
Зато он на всю жизнь сохранит сморщенный и сплющенный фрукт, который обнаружил на дне своей дорожной сумки.
Старое яблочко голден, тайно закравшееся к нему в багаж накануне отъезда и за месяцы путешествий ни разу не выдавшее своего присутствия. Он прищуривает глаза, чтобы отвлечься от бетонных берегов Ушского канала и увидеть радостное мерцание Нигера. Его часто можно встретить в зоопарке. Так вот, оказывается, куда подевались все обитатели саванны, все эти жирафы, львы, гиппопотамы… Что ж, контекст описан, можно и главных персонажей вводить.
Не зря же он перечитывал Бальзака.
Первые несколько дней он следит, чтобы вода не текла напрасно, пока он чистит зубы. Апельсины он ест по-африкански: надкусывает корку, сдавливает плод в кулаке и смачно всасывает сок. Его пальцы барабанят по столу, по капоту автомобиля, по всему, что способно издавать звуки. Весь мир для него перкуссионный оркестр. Ему придется надеть наручники, чтобы он перестал барабанить нам по мозгам.
Идя по улице, он вдруг замечает, что напевает малийский государственный гимн.
Но проходит несколько дней, и он убирает свой туарегский брелок из разноцветных кожаных ленточек в дальний ящик комода. Проходит несколько дней, и он возвращается к своим прежним привычкам. Как ни странно, никто не воспользовался его отсутствием, чтобы занять его место. И перед нами по-прежнему наш старый добрый знакомый — тот самый, что мог бы зваться Жюлем, Альфонсом или Луи-Мари. Его по-прежнему не отличить от миллионов ему подобных. И, стало быть, это он бродит по серому городу, поглубже засунув руки в карманы.
Свою шхуну он держит в маленьком порту прогулочных плавсредств в Сент-Узаже (неподалеку от Кот-д’Ор).[41]
Однако он остается Африканцем. Если не верите, он может вам назвать Комбайю, Промани, Тобомку, Биезо, Гангу, Торекунго, Кутиалу, Тиона, Сеуласо, Босони, Томиниам, Конг, Тене, Фонгасо, Конгену, Уан, Уену, Кеседугу, Киндию, Мандио, Парандугу, Бугуни-Гану, Сомо, Богоссони, Сононсо, Кутиенсо, Кемини, Унджу, Нумудугу, Манабугу, где он был, в отличие он некоторых.
Встретив на улице чернокожего, он заговорщицки ему улыбается (первые несколько дней).
Однако он должен признаться, что с удовольствием сливается с толпой, словно заходит в море, испытывая легкость и облегчение. Он становится невесом и невидим. Возможно, его здесь нет. Никто не сможет точно сказать. А он тем временем погружается в поток своих смутных мыслей или, напротив, выныривает из глубин своего сознания и устремляется в открытое пространство, охватываемое взглядом. Ему больше не нужно отвечать за свое присутствие и следить за выражением своего лица.
И черствое равнодушие толпы для него отраднее и нежнее бальзама.
Так он и не сошьет себе костюма из отреза великолепной оранжевой бумазеи с синим геометрическим узором, привезенного им из Сегу. Сейчас все его мысли заняты грядущей поездкой по Финистеру[42]. Чтобы вспомнить дух Африки, он сует нос в банку арахисовой пасты. Под действием это мощного психотропа ему порой все еще удается увидеть картины африканской жизни. «Мали ищет свой путь развития между традицией и современностью», — обычно заявляет он в таких случаях и многозначительно поднимает указательный палец к небу.
Указуя прямиком на луну.