Красные дни. Книга 1 - страница 30

Подхорунжий держал руки по швам. Молодой, двадцативосьмилетний, со смышлеными глазами, тонким, почти интеллигентным лицом и жиденьким чубчиком, неприличным для лихого рубаки, — какой-то странный, в общем, казак и еще более странный, недовыпеченный прапорщик...

Филатов уловил генеральское впечатление о себе, сказал сухо, не принимая доверительно-фальшивого, чересчур любезного тона:

— К тому же, ваше превосходительство, казаки стоят на заслуженном в боях отдыхе. Залечивают ранения. А с комитетчиками управятся жандармы и полиция. Нам это не с руки.

Подхорунжий дерзил, но генерал Троилин, обласканный недавней милостью государя, не хотел скандала.

— Кто именно отказывался получать нагайки? — сухо спросил он, уклоняясь от нелепой и странной полемики с младшим чином. — Надо немедля выявить зачинщиков. Я поручаю это вам, подхорунжий. Ступайте. — И поправился вполголоса: — Вы свободны.

«Выявить зачинщиков!..» — как только им не надоест!

Макар Филатов в свои двадцать восемь лет так много успел наработаться в поле, на нищем хоперском наделе в четыре десятины, на зимней рубке хвороста, на пашне и косьбе, так умаялся в окопах и осенних переправах через реки — причем переправах в тыл противника, а не к теще на блины! — и, главное, так много повидал крови, человеческих страданий, залечил и свою не одну рану, что мир для него как-то поблек, потерял всякую привлекательность. Между людьми все более накалялась враждебность, и не иначе кто-то же был виновен в этом. Рабочие тоже волновались, как говорится, не от хорошей жизни, и усмирять их нынче охотников не находилось. Сама служба казалась Макару постылой и необязательной, поскольку, как говорили в окопах, в тюрьме и то лучше нашей житуха, а слова генерала о зачинщиках — старым, как мир, обидным излишеством в этой сильно затянувшейся, мало кому интересной игре.

Кто, собственно, зачинщик? Братья Топилнны? Старший — Алешка, сухой и длинный, как зимняя подсолнечная бодылка, с оклеванной воробьями ссохшейся шляпкой? Правофланговый шестой сотни, которого Макар как-то спас в рубке, под палашом толстого австрийского гусара?.. Выдать его, Алексея Топилина, этого нескладного совестливого парня, по бедности не успевшего до службы жениться, не имевшего в призыв строевого коня, которого изломал вахмистр на маршировке и джигитовке, его, или, может быть, младшего брата Алешки — Зиновия? Совсем зеленого первогодка, вечно попадающегося на глаза начальству?

Макар ходил по двору, понятливо вникал в дела казармы, короткие реплики встречных казаков, оглядывал знакомое и уже ставшее привычным расположение помещений, спортивного городка, конюшен и тихо злился. Все вершилось тут вроде как бы шутейно, на смех курам. У главных ворот, на выходе из казарм, стоял крепкий караул; там проверяли пропуска, отмечали опоздания и неявки, а в конюшне казаки разобрали заднюю кирпичную стену и проникали в соседний двор к лейб-гвардейцам полка его величества, кубанцам, или «ракам», как их еще называли из-за красных черкесок и башлыков. Там на воротах поста не было, и оттуда каждый беспрепятственно отправлялся в город, к разговорчивым мастеровым и чистеньким, суетливо-угодливым белошвейкам. Белошвейки знакомство с казаками считали за честь, иной раз приходили к воротам справляться о здоровье какого-нибудь приказного Степы с одной лычкой на погоне, стояли с плетеными кошелками, а в кошелках приносили маковые крендели, тульские пряники и подпольные газетки вроде «Окопной правды»... И никто особо не возражал. Казаки очень хорошо помнили, как в девятьсот пятом их подлым образом мобилизовали на полицейскую службу и опозорили. А между войнами старались помалу искоренять весь вольный, староказачий уклад жизни, выборность атаманов и судей, так что теперь казачества в первоначальном его смысле уже не было. Конный подневольный солдат — какой же это к черту казак?

Вечером Макар потянулся в казарму к хуторянам.

Когда открыл дверь, никто не отрапортовал, потом запоздало крикнули «офицер!» и кое-кто встал у кровати, приглядываясь к двери. В дальнем углу затаилось сборище, а в сторонке кто-то прокашлялся и успокоил прокуренным голосом: «Да свой, Макар Герасимович, чего вы?» — и в другом конце другой кто-то довольно засмеялся. Филатов кашлянул ответно и знакомо, прошел в угол.