Красные дни. Книга 1 - страница 43

— Вот, дьявол, бреет! Прямо по сухому, а чисто! — выкрикнул какой-то казак в дальнем углу.

— Эт верно — насчет дойной коровки! Эта и мы чуяли: держут Расею за вымя эти кровососы, чего уж скрывать! А как с етим быть, вот закавыка-то!

Собрание расстроилось, народ, почесывая в затылках, начал расходиться. После Ковалева слушать приезжего мирового судью и даже своего хуторского атамана никому не хотелось. И когда расходились от правления, замечал Ковалев со всех сторон пристальные, явно заинтересованные взгляды рабочих и многих казаков. «Ничего, братцы, завтра я вам еще засыплю жару за ожерелок, а то и в мотню, тогда не так зачешетесь... — молча и добродушно усмехался Ковалев, искоса поглядывая вокруг.

Дня через два, вечером, зашел к нему потолковать железнодорожный служащий Запащук, партиец с двенадцатого, имевший связи с Царицыном и с окружным комитетом партии в Каменской. Сказал — после знакомства — с довольной усмешкой, дымя через открытое окно в палисадник:

— Казаки наши... после собрания толкуют, чтобы избрать, мол, бывшего урядника Ковалева делегатом на войсковой съезд в Новочеркасск! Войскового атамана выбирать «на кругу». Это как?

— Пустое дело, там у нас голосов не наберется... — сказал Ковалев, но внутренне был польщен чрезвычайно. Как-никак, царский суд лишил его казачьего звания, а люди вот собирались возвратить не только звание, но и права гражданина во всем объеме.

— Так оно и будет, — кивнул Запащук по поводу съезда и достал из нагрудного кармана свернутую в трубку, примятую газету «Правда», передал из рук в руки: — За седьмое апреля... В ней — тезисы Ленина. Прямо говорится о взятии власти. Большие задачи на ближайшее будущее, Виктор Семенович. Надо бы и вам в окружной комитет наведаться.

Ковалев кивнул согласно. Он уже отдохнул порядочно, мог входить в работу.

— Тут, на соседних станциях, наши люди есть? В Михайловке и в сторону Царицына? — спросил на всякий случай.

— Очень мало, — сказал Запащук. — Больше меньшевиков и эсеров. В Ростове есть даже мнение объединяться...

— Это — как же? — насторожился Ковалев.

— Ну вот. И в Каменской наш Щаденко — против! Да. А в Себряково стоит 5-й запасной казачий полк, и там хорунжий Лапин Николай Павлович эсдек, сочувствующий нам. Поискать придется...

— Добро, — сказал Ковалев. — На днях съезжу в Каменскую. Вы говорите, Щаденко — фамилия?

К действию Ковалева подгоняли не только события, но — внутренняя страсть наверстать упущенное за долгие годы каторги и ссылки. Эти годы образовали его, пообтерли среди грамотных людей, научили понимать политические задачи и, что важнее, политические разногласия. В сердце постоянно жила некая вина за то, что когда-то не разглядел в подлой бабенке Казанской матерого провокатора и первейшую сволочь. Теперь он был старше на десять лет, а мудрее — на сто. И с него был, соответственно, велик партийный спрос. Это он понимал отчетливо.

Рушились кумиры, распалась связь времен: просвещенное усть-медведицкое общество отказало в доверии недавнему своему герою и любимцу Филиппу Миронову при выборах делегатов на войсковой съезд.

Легкие, белые, почти безмятежные облака плыли в вешней голубизне над береговыми обрывами и замершей под ними темно-зеленой глубью Дона, над куполами ветшавшего монастыря и шатром погребальной часовни. Миронов томился в станице по ранению и по предписанию штаба дивизии. Была оттуда и частная записка штабного полковника Кривова в войсковое правление с просьбой «подольше подержать Миронова в тылу, дабы он не влиял самым разлагающим образом на казачью массу ввиду продолжения военных действий и глупейшей игры в «солдатские комитеты»... Пожалуй, что Филипп Кузьмич не вынес бы этой неопределенности, взбунтовался «по старой памяти» и нашел бы способ вырваться в полк, но на этот раз что-то удерживало его от решительных и дерзких поступков.

В сорок пять лет хочется постоянства и тишины — если даже и не для себя, то для близких. Для постаревшей с гибелью сына едва ли не на десяток лет Стеши, для дочерей, ставших взрослыми, для девятилетнего Артамона, а теперь вот уже и для годовалого внука. Старшая Мария, выданная замуж в самом начале войны, в прошлом году родила сына, и этим, пожалуй, вернула матери, Стефаниде Петровне, душевное равновесие. Внука назвали в память погибшего дяди его, героя войны, Никодимом. И теперь Стефанида Петровна не расставалась с дитем. только на время кормления доверяя его Марии. Крохотный мироновский внук и был отчасти причиной временного затишья и умиротворения. Младенец целыми днями покачивался в зыбке, под газовой накидочкой, в саду — зыбку подвязывали к толстой яблоневой ветке, а рядом всякую минуту находилась еще молодая и статная бабушка Стеша. И не мог Филипп Кузьмич как-то нарушать семейную идиллию, хотя внутри все кипело при взгляде на общественные дела и тем более фронтовые неудачи. Брал внука на руки, вместе со Стефанидой уходили они в лес, к монастырю, к памятному месту той, главной их встречи над обрывом...